3 ½. С арестантским уважением и братским теплом - [16]

— С кем бы ты подрался из исторических личностей?

— С Линкольном.

— С Линкольном?

— Ага. Высокий, руки длинные. Тощие бьются до конца.

Ну, фух! Я, конечно, не Линкольн, но вроде не толстый и рост — метр девяносто. Значит, буду биться до конца. Стал читать «Лед» Сорокина — единственную книжку, что у меня была с собой. Я ее уже читал, даже не знаю, зачем взял.

Через какое-то время открывают дверь. Заходят две женщины и один надзиратель. Вроде какой-то майор.

Правозащитники. Общий смысл: мы тут мимо проходили, дай, думаем, заглянем.

— Ну, как дела?

— Хорошо, говорю, уютненько тут, и информационный материал забавный.

В камере лежали образцы заявлений в формате «Отказываюсь от приема пищи по причине _________».

— Это я придумала, — говорит одна из них.

— Удобно, — говорю.

— Какие-нибудь просьбы есть?

— А у вас случайно спичек не найдется? А то я сумку сигарет взял с собой, а со спичками не сложилось.

Дают пару коробков. Восторг. Прощаемся. Лежу. Курю. Думаю: «А не так плохо!» Заварил себе «Доширак» — вообще хорошо. Чистенько и правозащитники. Зря ругают тюрьмы все-таки.

На ужин попробовал баланду — не особо вкусно, но черви не плавают и горячая, жить можно. (Есть не стал, гордо ограничившись бутербродами с привезенной с собой брауншвейгской — попортится ведь.) Тетечка-охранник говорит:

— Я к тебе попозже соседа подселю, хорошо?

— Неужто и это регулируется моим желанием?

— Да не особо.

— Конечно, подселяйте, в компании веселее.

Позже приводят чувачка. Весь на суете, говорит быстро. Интересуюсь статьей: точно — мошенник. Стало быть, коллеги. Он сразу к окну, а оно высоко, под потолком почти и глубоко утоплено, не открывается.

— Давно тут? — спрашивает.

— С обеда где-то.

— Дороги тут есть?

— Чего?

— Понятно все.

Осматривает окно, заключает:

— Нет, на этой стороне нет. Черт. Мне связь позарез нужна. Жена без денег осталась, ей деньги только по моему звонку привезут.

— Тут телефоны есть?

— Тут все есть, — смотрит с укоризной. — Слушай, братан, не обессудь, но мне в другую хату надо, позвонить нужно позарез.

— Ну конечно, если надо…

Самому, конечно, жалко, что знакомство не удалось. Закуриваем.

— За что сидишь? — интересуется.

— Да так-то сложно сказать.

— Погоди-ка, а фамилия у тебя как?

— Навальный.

— Та-а-ак, — тушит сигарету. — Тут мне точно телефона не будет.

Идет долбиться в дверь. Тетечка подходит минут через пять:

— Что случилось?

— Уважаемая, мне очень надо переехать, желательно в те камеры, что напротив.

— Это чегой-то?

— Ну, мы не сошлись в политических взглядах.

— Чего?

— Не можем сидеть, разные взгляды на госстроительство.

— Ничего не знаю.

Ну и в таком духе еще минут пять. Тетечка под конец вскипела. Я тебя, говорит, сейчас к петухам посажу. Юмор тюремный, наверное.

Но потом она его все-таки перевела. Вроде понятная такая ситуация: чувак сразу смекнул, что камера, где сидит известный зэк, под более пристальным контролем, поэтому связь с внешним миром будет проблемой. Но тут важна процедурная часть. У зэка есть два способа покинуть камеру:

1. Быть выведенным оттуда по воле сотрудника.

2. Попроситься самому в другую камеру, то есть «сломиться с хаты». А с хаты ломят за какие-то поступки.

Хоть в описанном случае чувака никто не выгонял, но процедурно тут вариантов нет. Чувак с хаты сломился. И причины не имеют значения — страдания отдельно взятой хаты должны быть разделены по-братски. А значит, я, не проведя в тюрьме и дня, чувака с хаты сломил.

Мама ама криминал.

Кстати, после отбоя чувак этот очень просился обратно, ну очень-очень. Тетка в этот раз была непреклонна — после отбоя двери не открываются.

Уж не знаю, что у него там за проблема возникла. Судя по истерическим ноткам в голосе, проблема была. Может, и вправду к петухам его посадили (но навряд ли), а может, те, к кому он подсел, объяснили, что, сломившись с хаты, сидеть теперь можно только с такими же, — неизвестно. Ясно одно: дважды просить о переводе в первый день пребывания в СИЗО — не очень хороший старт.

Для трагичности, наверное, нужно было бы написать, что первая ночь в тюрьме была бессонной. Но писать я постараюсь максимально честно, поэтому стоит признать, что заснул я быстро и прекрасно выспался.

Свет включают в шесть утра, но не будят. Обычно я вставал часов в восемь, но в первый день с непривычки, конечно, был с шести на ногах. Ну как на ногах — лежал себе и читал.

В обед тетечка передала мне письма, несказанно меня удивив. Есть, оказывается, такая услуга «ФСИН-письмо». Заходишь на сайт, пишешь в специальной форме письмо, в тюрьме распечатывают и отдают адресату. Если оплатить ответ, то к распечатке прилагается чистый лист, на котором адресат пишет ручкой. Потом его сканируют и отправляют на волю. Очень продвинуто и удобно.

Письма было два: одно — от матери, другое — от незнакомой женщины с фото меня, Вико, Степана и Остапа. Уезжая, я не взял фотографий и отдельно оговаривал, чтобы мне в случае чего их не слали: думал, это будет причинять душевные страдания. Тут я, конечно, оказался не прав, и очень было классно получить фоточку. Был тронут. (Потом я постоянно требовал высылать мне фотки и скопил несколько тысяч — если бы захотел их все пересмотреть, мог бы занять этим пару-тройку дней фултайм.)