3 ошибки наших родителей. Конфликты и комплексы - [12]

В числе собранных К. И. Чуковским правдивых историй о маленьких детях есть такая: «Мальчик четырех лет долго и внимательно наблюдал за тем, как его мама кормит грудью его младшую сестру, а потом спросил: „Мама, а кофе у тебя там тоже бывает?“» Это кажется смешным, но в действительности ребенок просто верит в то, что мама «все может», а потому готов поверить и в это.

Пока еще в его сознании мама и папа обладают волшебными свойствами. Более того, до трех-четырех лет, пока малыш еще психологически не разделен со своими родителями, ему кажется, что сила его родителей — это его сила, возможности его родителей — это его возможности. Вот почему всякий новый кол, вбитый в трещину, по которой впоследствии произойдет этот разлом, отделяющий ребенка от его родителей, воспринимается им крайне болезненно.

Мы обнаруживаем различные действия или формы отношения родителей к детям, которые не могут не вызывать в них враждебность, такие, как предпочтение других детей, несправедливые упреки, непредсказуемые колебания между чрезмерной снисходительностью и презрительным отвержением, невыполненные обещания.

Карен Хорни

Любой родительский поступок, гласящий: «Я — это я, а ты — это ты», свидетельствует для ребенка об утрате им того могущества, которым он, как ему казалось, прежде обладал, отождествляясь со своим родителем. И конечно, первое место в списке таких поступков является наказание. Впрочем, с наказаниями не все так просто, как это может показаться на первый взгляд.

Ребенка, так или иначе, наказывают с самого младенчества. Мать, например, может сказать ему что-нибудь грубым, полным недовольства голосом: «Перестань орать! Я не могу больше выносить твоего крика!» Отец может хлопнуть его по пятой точке, сказав при этом: «Перестань кричать!» или «Никогда не смей так больше делать!» Но это еще не наказание. Оно не формулируется, не подается родителями как наказание, или же они еще не могут быть восприняты ребенком как таковые.

Для ребенка такие моменты — пока только часть какой-то игры, пусть и не самой приятной, пусть и странной, нежелательной для него, но именно игры. В одних случаях ему говорят: «Иди сюда!», в других — «Не ходи туда!» Когда-то ему говоря: «На, держи!», в других — «Брось, не трогай!» В одних случаях его гладят по голове, в другом — дают шлепка. Разумеется, приятнее, когда говорят — «Иди!», «Бери!» и гладят по голове. Иные инструкции не столь приятны, но понять, что это наказание, малышу пока достаточно трудно. Ведь в нем нет еще «личности», способной «понести наказание».

Ребенок не чувствует себя психологически самостоятельным, хотя родителям и кажется, что он стал слишком «своевольничать». Так что целенаправленное воспитание просто невозможно. Малыш просто пугается, когда его наказывают, как щенок, которого обучают команде «Фу!» Последний, конечно, не понимает, что его дрессируют, просто после нескольких болезненных процедур он начинает бояться делать то, что было так или иначе связано с этим «Фу!» Впрочем, это до поры до времени, но настанет час, когда человеческий детеныш превратится из маленького зверька в человека, когда он поймет, что он живет не в третьем лице, что у него есть «я», тогда-то и начнется воспитание...

В жизни каждого человека был день, когда агрессия его родителей впервые была сформулирована именно как наказание, подана ему таким образом: «Ты наказан!» Этот эпизод из нашей личной истории, наверное, один из самых серьезных и одновременно самых болезненных, некая поворотная точка в наших отношениях с родителями.

Как правило, описанное ниже событие приходится на трехлетний возраст, то есть на тот момент, когда ребенок начинает потихоньку ощущать себя личностью, именно в три года у него появляются хоть и начальные, но все же весьма отчетливые формы будущего «я». И именно благодаря этому, благодаря появлению такого «адресата» наказание как стандартизированная воспитательная процедура оказывается возможным. Родитель знает, что он наказывает ребенка, а тот...

Итак, первое настоящее наказание — оно может быть физическим (простой подзатыльник, порка ремнем, ссылка в угол или просто в другую комнату), а может быть и психологическим, о чем мы скажем чуть позже. Поначалу ребенок испытывает шок, ему непонятно, что происходит, ему кажется, что это какой-то розыгрыш, этого просто не может быть. «Как?! Меня поставили в угол — что это значит?! Меня отшлепали, причем так демонстративно, показательно, словно бы хотели мне этим что-то сказать! Что?! Почему таким образом?!»[3] Ребенок словно бы не верит, отказывается верить в возможность такой формы общения с ним. Ведь если это так, то ему придется признаться себе в том, что родительская любовь к нему — это фикция, обман, наигрыш, маскарад. Разумеется, это невозможно!

И когда наступает развязка, то есть родитель прекращает свою экзекуцию, ребенок думает: «Да, все правильно. Не может быть. Мне показалось. Конечно, так со мной не могли поступить». Он словно бы уговаривает себя не принимать случившееся в расчет, он уговаривает себя — «Ничего не было! Случайность! Недоразумение!» Но что-то в нем на самом деле треснуло, надломилось. Теперь он затаился и ждет, он словно бы спрятался в засаде. Повторится или не повторится? Почудилось или правда было на самом деле? Вот почему повторное наказание оказывается фатальным. Худшие подозрения ребенка, в которых он даже боялся себе признаться, становятся реальностью.