29 отравленных принцев - [77]

Потехина посмотрела на него и цепко впилась в рукав, тряхнула:

— Ваня… я тебя прошу, я тебя умоляю… Послушайте, — она обернулась к Колосову: — Только не подумайте, что я вмешиваюсь. Ваня, прекрати это, слышишь? — она тряхнула Полякова сильнее. — Прекрати, не смей! Да вы что, не видите, что он в чем угодно сознаться готов, только чтобы перед ней, этой мерзавкой неблагодарной, себя героем выставить?

— В убийстве геройства мало, — сказал Колосов назидательно. — Даже если это сделано из-за чьих-то прекрасных глаз. Так как же, Иван Григорьевич? Что мне в протокол-то записать?

Поляков покачал головой, точно бодался — нет.

— Да вы на него только взгляните! — Потехина всплеснула руками. — Ну мужики! Ну мы бабы-дуры, ладно, но эти, эти… До седых волос дожил, а все туда же. Хорошо, что вы меня здесь оставили, молодой человек, есть хоть кому здравомыслие проявить. А вы тоже гу-усь, — протянула она, меряя Никиту взглядом, — что вы в этом понимаете, молодежь? «В каких вы с ней отношениях?» — передразнила она Колосова. — Влюбился он без памяти в эту мерзавку, вот в каких. А она… ну, неблагодарная! Ваня, ты что? Тебе плохо, да? Что, сердце прихватило?

Поляков растирал ладонью грудь, расстегнул свой тугой крахмальный воротник-стойку.

— Со мной все в порядке, Маша. Все в полном порядке! — сказал он. Но Потехина, не слушая, крича что-то про таблетки, сорвалась из-за стола.

— А еще она, эта ваша Маслова, о вас сказала, — голосом вкрадчивой ябеды продолжил Колосов, — тоже уж и не знаю, как к этим ее словам относиться… Ну, одним словом, я ее спросил: кто вы такой? А она мне в ответ: мафия он. То есть, вы — мафия, Иван Григорьевич. Мол, сами так ей при знакомстве представились — чистая мафия.

— Вас удивляет, что я не сказал ей, что я повар по профессии? — криво усмехнулся Поляков.

— А что, мафией назваться романтичней?

— Ну, она… Сашенька в таком возрасте, когда просто необходимо нечто такое, выходящее за рамки. Она сериалы пачками смотрит. «Крестным отцом» вон зачитывается. Они сейчас вообще такое поколение, что… Они не понимают! Профессия, призвание, ремесло — это все им непонятно. Мафия — вот с этим все сразу ясно без слов. Сразу все вопросы отпадают, почему я деньгами располагаю, почему у меня дом за городом, машина… Вы поймите, эта девушка для меня очень многое значит, но разговариваем мы, словно на разных языках. Я стремился говорить с ней на языке, который ей… их поколению. И понятен. Быть поваром в ресторане — такая проза, такая лажа. Это они так говорят сейчас. Ну как я еще мог обратить на себя ее внимание? У нас разница почти в четверть века.

— Самого себя вы перехитрили, Иван Григорьевич, — сказал Никита, — сболтнули девчонке про мафию. Крутым быть захотелось, да? А девочка-то с перепугу к нам и прибежала и вас же обвинила в убийстве парня.

— Я Студнева не убивал, — покачал головой Поляков, — хотя, не скрою… у нас были острые, даже трагические моменты. И он причинил мне зло, но… Я его и пальцем не тронул.

— Вы уладьте с ней это дело-то как-нибудь миром. А то она еще в прокуратуре про это ляпнет. Вас ведь всех в прокуратуре будут вызывать как свидетелей. А там люди скучные сидят, серьезные, в разную эту хренотень любовную они слабо верят.

— Спасибо за совет, — поблагодарил Поляков, — у вас еще есть ко мне вопросы?

Тут вернулась Потехина со стаканом минералки и таблетками. Поляков еле отбился от нее, говоря, что с ним полная норма.

— Я меню привез ваше, что вы нам составили, — екая зал Колосов, извлекая из папки факс, пришедший из ресторана, — того самого ужина рокового, будь он трижды неладен. Снова требуются ваши профессиональный консультации.

— Тогда пойдемте лучше на кухню, — сказал Поляков поднялся и повел Никиту в недра «Аль-Магриба», в «горячий цех».

На кухне, залитой светом электрических ламп, не были ни души. Только мерно гудела кем-то включенная nocyдомоечная машина. Однако, едва они вошли, из соседнего за перегородкой кондитерского цеха выглянуло румяное круглое лицо Льва Сайко. Он кивком поздоровался с Колосовым, а Полякова наградил таким взглядом, что Никите невольно пришел на ум забытый детский стишок: «Повар пеночку слизал, а на кисоньку сказал».

— Иван Григорьевич, консультация нужна такого порядка: среди блюд, что подавались на том ужине, в каких было наибольшее количество пряностей? — спросил Колосов.

— А какие конкретно пряности вас интересуют? — спросил в ответ Поляков.

— Острые — перец там, чеснок, а что, у вас еще какие-то есть, да?

Поляков подошел к большому стенному шкафу, открыл его. Никита аж присвистнул: полки, полки, а на них баночки, скляночки. Десятки, сотни! И во всех какой-то разноцветный порошок, черные горошинки, какие-то странные высушенные стручки, зерна, орехи, загогулины самого причудливого вида и формы.

— Кошмар, — он покачал головой, — жуть какая-то. Сколько всего. Ничего в этом, не смыслю и поэтому опять буду говорить с вами прямо. Яд, которым отравили Студнева в тот вечер и потом Воробьеву, имеет специфический привкус. Мы предполагаем, что для того, чтобы отбить вкус, яд подмешивают в какое-то острое, сильно сдобренное специями блюдо.