224 избранные страницы - [41]

— Ты, — закричал брат, — ты его создал еще до революции, и я эти сапоги с гордостью ношу до сих пор.

Лазарь Моисеевич действительно был приличным сапожником. И любил это дело настолько, что, даже будучи наркомом, всегда сам себе чинил обувь и любого, с кем встречался впервые, начинал рассматривать с обуви. Он не собирался никогда становиться революционером. Но вот революция позвала его в строй, и он бросил все: семью, местечко и даже блестящую карьеру сапожника. А ведь со временем он мог заиметь свою сапожную мастерскую. А его в наркомы потянуло.

Грянула революция, и что-то проснулось в душе у Лазаря такое, что он, бросив все, пошел вперед к победе коммунизма.

Занимался первые годы после революции обычной большевистской работой: интриговал, сплачивал, вел за собой, расстреливал. И справлялся с этим довольно неплохо, у него даже какой-то талант появился организационный. Мало кто мог так умело дать отпор или, допустим, организовать аресты и расстрелы. Ну, может быть, Дзержинский и еще пара-тройка большевиков. Но они были плохими революционерами, не поняли вовремя, за кем надо идти, а Лазарь понял, он шел за всеми сразу, пока наконец не выбрал настоящий революционный путь, проложенный верным ленинцем.

И вот теперь Сталин вызвал его к себе и сказал:

— Лазарь, ты знаешь, я не антисемит, у меня даже есть один друг еврей.

— Ну, конечно, Иосиф Виссарионович.

— Но, — продолжал Сталин, — ты, конечно, не можешь знать, что при этом евреев я не люблю.

— А за что их любить, товарищ Сталин? — закричал Каганович. — Я сам их терпеть не могу.

— Постой, — сказал Сталин, — да ты ведь, кажется, и сам еврей?

— Нет, товарищ Сталин, это не так.

— Постой, — говорит Сталин, — отец у тебя кто?

— Еврей.

— Мать кто?

— Еврейка.

— А ты кто?

— А я коммунист! — гордо сказал Каганович.

— Ай молодец, — сказал Сталин, — настоящий интернационалист. Но ты, — продолжал Сталин, — можно сказать, безродный космополит.

Каганович университетов не кончал и не знал, что это такое — безродный космополит, поэтому ответил:

— Я, товарищ Сталин, коммунист, преданный делу Сталина.

— А как ты думаешь, — сказал Сталин, — Ленин был еврей?

— Нет, товарищ Сталин, не мог основоположник нашего пролетарского государства оказаться евреем.

— То-то же, смотри у меня, — сказал Сталин.

— Он же вождь наш и отец, — неосторожно добавил Каганович.

— Отец народов? — насторожился Сталин.

— Нет, товарищ Сталин, отец народов у нас один — это вы, а Ленин, он хоть и отец, но только одного, а не всех народов.

— Ох, хитрец, — сказал Сталин, улыбаясь, — и вот потому, что ты такой ушлый, я тебя, Лазарь, пожалуй, пошлю проводить на селе коллективизацию.

— Товарищ Сталин, — испугался Каганович, — за что такая великая честь? Есть ведь более достойные люди: Калинин — он из народа, в конце концов, Буденный — он и с лошадьми хорошо знаком.

— Нет, Лазарь, ты пойдешь проводить коллективизацию, и я тебе объясню почему. А потому, Лазарь, что ты хоть и коммунист, а все же еврей. Если коллективизация не удастся, то мы так прямо и скажем народу, что проводил ее еврей Каганович, который не любит русский народ за то, что он русский. И тогда народ сам решит, что с тобой делать. А если коллективизация все-таки получится, тогда все будут благодарить нас за то, что я дал крестьянам настоящее коллективное счастье, и я тебя тогда не забуду.

— Гениально, товарищ Сталин.

— А вообще-то, скажу тебе честно, я крестьян не люблю, поэтому и хочу сделать их колхозниками. Не люблю я их. Помню, когда-то в Туруханском крае, когда бежал я из ссылки, одна крестьянка…

Сталин закурил трубку, и глаза его сверкнули желтыми огоньками.

— А впрочем, это не твоего еврейского ума дело. Не люблю я крестьян, поэтому и посылаю именно тебя, дорогой, на это нужное и ответственное дело. Думаю, ты не подведешь. А потом, надо смотреть далеко вперед. Через много-много лет, когда нас с тобой не будет… — Сталин сделал паузу, в которой Каганович подумал: "Тебя не будет, а я-то собираюсь жить долго", — но тут же запретил себе эти мысли, поскольку предполагал, что этот усатый дьявол мог и мысли читать. — Так вот, — продолжал Сталин, — через много-много лет, когда нас с тобой не будет, — он внимательно посмотрел на Кагановича, и у того душа ушла в подметки самодельных сапог, — и тебя не будет, — уточнил Сталин, — и когда в нашей стране начнется черте что, вспомнят, что коллективизацию проводил еврей, и она вам, жидам, откликнется. — Сталин ухмыльнулся, что у него означало высшую степень самодовольства. — Потому что я, ты, Лазарь, знаешь, евреев не люблю, хотя, и это ты тоже знаешь, я антисемитом никогда не был.

— Конечно, товарищ Сталин, вы — известный интернационалист и всех любите одинаково.

— Ты прав, Лазарь, я всех одинаково не люблю, — сказал Сталин, — но особенно не люблю евреев, русских, армян, азербайджанцев, татар не люблю. Ты знаешь, Лазарь, ты будешь смеяться, но я и грузин не люблю. Но евреев не люблю больше. Ты знаешь, как ни странно, Лазарь, чуть-чуть меньше не люблю адыгейцев, может, потому, что никогда в жизни их не видел, калмыков этих, мордву не видел — спокойно к ним отношусь, но вот когда я вижу тебя…