2012 - [6]

О, нога! Есть ли на свете средства, чтобы выразить всю прелесть бараньей ноги, поджаренной на вертеле в пламени камина? Где Рембрандт, чтобы запечатлеть эту смуглую округлость? Где Серж Лифарь, где Нежинский, чтобы передать балетное изящество ее пируэта, которым она поворачивается над огнем, роняя в угли янтарный сок с нежнейшей кожи? Какими словами описать этот божественный запах, и хруст, и чавканье, и стоны наслаждения? О, Гоголь и Флобер! О, Гомер и Боккаччо! Нет, не едали вы подлинной бараньей ноги, не нюхали ее и не обсасывали косточку, иначе оставили бы бессмертное описание ее в своих великих произведениях.

Все еще подрагивающими от пережитого блаженства руками он нацедил в бокал несколько капель коньяку, которого не мог позволить себе до еды, чтобы не притупить вкусовые ощущения, круговым движением размазал их по стеклу и вдохнул аромат. Затем наполнил бокал на треть и, грея его в руке, вышел на свежий воздух, чтобы сочетать напиток с запахом леса и видом гор.

Он посмотрел сквозь бокал на заходящее солнце, и бокал наполнился сиянием. Он сделал первый вечерний глоток. Этот день заканчивался лучше многих других.

Глава 4

Он проснулся с мыслями о романе. Собственно, он заснул с ними, а под утро мысли распустились образами сна и плавно перетекли в ткань реальности. Он был полон ими, когда пил утренний кофе, когда бросил первую утреннюю лопату и последнюю - послеполуденную. Он погрузился в своего рода транс, тело работало само собой, и течение времени отмечалось лишь горой мусора, перетекающей из горы в подвале в гору на заднем дворе. Когда он вновь ощутил немного солнца в холодной воде на своей разгоряченной коже, солнце уже катилось к вершинам гор.

Но отливать уже живой, уже кипящий роман в иероглифы текста время еще не пришло, он должен был проступить сквозь ткань реальности, стать с ней единым целым и сделать ее другой. Магия - вот что привлекало его в этом страшном искусстве. Не условная “магия” литературоведов, готовых называть волшебником любую высокооплачиваемую обезьяну, обученную азбуке. Подлинная, ослепительно-черная магия, изменяющая реальность - вот, что привлекало его. Самонаведенный транс, изменяющий субъективное течение времени, был мелочью, незначительным техническим приемом. Андрею очень хорошо было известно, как процесс сотворения текста изменяет психику, судьбу и жизнь. Из каждого сотворенного им романа он выходил другим, и входил в жизнь, уже описанную на страницах текста. Любовь, плюющий огнем автомат, водка, подрагивающая в стакане посреди облепленной кишками комнаты были не мертвой буквой, а живой плотью его биографии, им самим зачатой и записанной задолго до того, как мучительно прозревая следующую страницу, он перелистывал ее, чтобы увидеть знаки, написанные собственной кровью. Разумеется, не все и не всегда совпадало, трагедия оборачивалась фарсом, а кровь - спермой или наоборот. Но уж когда совпадало, то совпадало до холодного пота, до вздыбленных ужасом волос. Постепенно и не сразу, по мере того, как накапливался опыт а вера в детсадовские реальности переставала быть незыблемой и волосы - черными, он начал понимать, что магия - реально. Он начал понимать, что совершенное слово, будучи совершенным образом зафиксировано в звуке или иероглифе, творит совершенный результат. Несовершенное слово дает несовершенный результат. Негодное слово не дает никакого результата. Сила зависит от качества. Чем ближе текст к совершенству, тем большей формообразующей силой он обладает, становясь магическим и образуя с соприкоснувшимся с ним сознанием - агрегат для преображения реальности. Ничего нового в понимании этого не было. Все заклинательное колдовство, со времен неолита и вплоть до сегодняшних, политических и гипнотехнологий основано на этой базе. Уникальным было то, что такое понимание пришло к Андрею через собственный, уникальный опыт, оно было не ворохом информации, почерпнутой из справочников, а прямым знанием, плотью и кровью его жизни. Поэтому он не остановился там, где останавливается писатель, рекламщик или психотерапевт, не мог же он перестать жить, а пошел по жизни в поисках Абсолютного Текста. Именно поэтому он не остановился на станции “Писатель” и, занимаясь писательством всю жизнь, так писателем и не стал, он хотел большего. Он искал Грааль, а не признания публики, в своем бессмысленном и беспощадном стремлении к Совершенству он творил произведение искусства из собственной жизни, идя по ней и подбирая руны магического опыта, падающие в пыль каплями его собственной крови. Задуманный роман был всего лишь еще одной ступенькой на пути к его персональной Голгофе, на которую он себя обрек, чтобы услышать, пусть на кресте, - “Ты достиг!”

Перекусив без сибаритства хлебом и шинкой, он вышел на воздух и, расстелив на бетоне спальный мешок, прилег с чашкой кофе в руке, ловя лицом лучи уходящего солнца.

Роман о Бакуле представлял великолепную возможность безответственно поиграть со средневековой готикой. Но предметность подвала и замка налагала как бы некие обязательства, и он напряженно пытался понять, в чем же эти обязательства заключаются. Однако трудовая усталость дала о себе знать, напряжение прошло, пришла дремота, и в синих тенях подступающего вечера, в золоте заходящего солнца ему привиделся сон.