2012. Хроники смутного времени - [22]

Всю дорогу в вагоне я провел стоя, прижатый толпой к угловому поручню, откуда было видно только множество спин и один рекламный плакат про какие-то говяжьи сосиски. Рекламный слоган сообщал, что сделаны эти сосиски с душой. Через пару остановок на креативную глупость обратил внимание своей спутницы некий молодой человек. Он сказал ей восторженно:

— Смотри, Ань, до чего дошел прогресс!.. Коров теперь утилизируют по полной программе, даже душу в сосиски упаковывают. Интересно, как у них это получается ?

Барышня испуганно покосилась на плакат, но промолчала, зато откликнулась пожилая пассажирка рядом:

— Да нет, они душу не в сосиски запихивают. Они сначала всю душу у коровушек выматывают, а потом на Запад продают.

— Точно! — воскликнул интеллигентного вида мужик, поворачиваясь к парочке своим узким скуластым лицом, на котором едва поблескивали очки в тонкой оправе. — Они говяжьи души на Запад толкают, под видом загадочной русской души!

— Ты, монголо-татарин хренов, русскую душу не трогай!.. — встрял в разговор бритый от макушки до подбородка широколицый юноша, зажатый толпой возле самых дверей вагона. — Здесь тебе не Казань! Здесь русские молчать не будут, а сразу рога поотшибают!..

— А чего в Казани было ? По телику так толком ничего и не сказали. Что было-то?.. — с любопытством спросила у бритого пожилая пассажирка.

— Что-что… Что и в Дагестане, — хмуро отозвался бритый. — Русский язык требовали отменить. И суверенитета еще хотели, бляди косорылые…

— Забыли Ивана Грозного! Уж он бы показал татарве поганой, кто на Руси хозяин! – раздался возмущенный бас здоровенного широкоплечего дедка, сидящего с рюкзаком прямо возле меня. Увы, дослушать политнекорректную дискуссию мне не довелось, ибо поезд приехал на мою станцию, и я пошел пробиваться к выходу, толкаясь и размышляя о том, почему мне тоже обидно было услышать такое пошлое сравнение загадочной русской души с говяжьей.

Ведь, насколько я понял из своей семейной мифологии, рассказанной еще покойной матушкой, мой генотип на треть состоял из пронырливых еврейских ну-клеотидов, а еще на треть — из бессмертных татарских хромосом. Последняя треть, возможно, была действительно русской, но это же не повод взбрыкивать в метро на незнакомых граждан… Тем не менее за русскую душу стало обидно всерьез, и я даже подумал, а не влепить ли скуластому интеллигенту битой в ухо, если он тоже выйдет на моей остановке.

Но интеллигент остался в вагоне, благоразумно отвернувшись от народа к стенке, и вдобавок спрятал лицо за газетой. Поэтому я молча пошел себе на улицу Очаковскую, поеживаясь от плотной сырости вялого но бесконечного питерского дождика.

Сумерки уже накрыли сквер бывшей поликлиники, но с бейсбольной битой в пакете идти к зданию оказалось не в пример спокойнее, и я даже потратил минут пять на осмотр дома с обратной стороны.

Окна первого этажа были заперты, а вот на втором одна рама была распахнута настежь, и я решил запереть ее сразу же, как только войду внутрь.

Я отпер двери парадного входа своим ключом и, не заходя в регистратуру к Палычу, прошел к маршевой лестнице. Там, в полумраке фиолетовых теней, на меня вдруг снова накатила волна тревожных скрипов и невнятных стонов, поэтому я вытащил из пакета биту.

С дубинкой в руке прогулка на второй этаж оказалась быстрой и простой. Я нашел распахнутое окно, надежно запер его на обе щеколды и спустился вниз, небрежно постукивая битой по всяким медицинским шкафчикам и стульчикам, попадавшимся мне на пути.

В коридоре первого этажа, уже возле самых дверей регистратуры, я вдруг остановился, почувствовав неясное движение впереди, в вестибюле главного входа.

Я застыл у стены, прячась за грудой сломанных банкеток, и тогда в коридоре лязгнул передергиваемый затвор пистолета и грубый голос произнес:

— Руки на голову, сука! Лицом к стене!

Я закашлялся от неожиданности и, пока кашлял, совсем не смотрел по сторонам. Поэтому, когда в метре от меня раздался выстрел и с потолка прямо мне за шиворот посыпалась штукатурка, я ошалел настолько, что едва смог вымолвить в сиреневый сумрак:

— Сдаюсь, Палыч!

Палыч подошел ко мне в упор, держа пистолет у бедра, под прикрытием левой руки, как учили в Академии.

— Тошка, ты идиот! — расстроенно сказал мне Палыч, наконец разглядев меня как следует. — Я же тебя чуть не пристрелил. А мне патроны под отчет сдавать!

Я не стал дразнить Палыча прямо там, в коридоре, но когда мы дошли до регистратуры и я увидел сложенные возле ее дверей четыре автоклава и рентгеновский аппарат, то начал комментировать окружающую действительность вслух, без оглядки на былые авторитеты.

Палыч терпел меня минут десять, собирая свои шмотки в большую спортивную сумку, но потом все-таки не выдержал:

— Ты, конечно, среди нас самый смелый пацан, но вот Васильев просил тебе передать, что монтировка в кровати — это уже паранойя. Он себе этой монтировкой чуть яйца не прищемил, пока прошлую ночь ворочался на твоих долбаных стульях.

Впрочем, уйти сразу Игорь все равно не мог — мне еще предстояло подписать кучу бумажек с загадочным логотипом «ЧОП «Ист Пойнт"» и рисованным медведем в левом вернем углу.