— Как все начиналось?
— Возвращаясь с учений «Шумава», мы чувствовали, что уходим из Чехословакии ненадолго. В войсках активнее, чем обычно, велась боевая учеба. Среди офицеров пошли разговоры о готовящемся вторжении.
19 августа мы получили приказ покинуть расположение части. Я едва успел заскочить домой, чтобы проститься с женой и 16-летней дочерью. Сын в это время поступал в Советском Союзе в Киевский политехнический институт.
Я не знал, на какое время уезжаю. Мы ехали с полным боекомплектом, как на войну, были готовы вести боевые действия в условиях контрудара НАТО даже с применением ядерного оружия.
Поздно вечером наши боевые колонны скрытно подошли к границе ЧССР с разных направлений. И в ноль часов 21 августа пересекли ее. Чехи и пикнуть не успели.
Даже на учениях и в кино я не видел такого четкого взаимодействия войск. Разработанный советским Генштабом план вторжения выполнялся как по нотам. На пражском аэродроме Рузине спокойно, уверенно, с интервалом в одну минуту красиво садились тяжелые самолеты. Из них на ходу выпрыгивали десантники. К концу взлетно-посадочной полосы самолет оказывался пуст и тут же разворачивался для нового взлета. Словно всю жизнь сюда летали, рассказывали очевидцы.
Позже, когда пик противостояния прошел и у нас с чехами восстановились более-менее нормальные отношения, мой знакомый, подполковник чешской армии Иван Михайлович Негре, как-то спросил: «Слушай, как вы не заблудились, войдя на нашу территорию? Мы ведь поменяли местами все дорожные указатели!» «Ну ты же, Иван, военный, — говорю, — прекрасно понимаешь, при помощи чего ориентируются войска. Особенно если загодя готовятся к операции…»
— В ходе подготовки к операции политработники объяснили солдатам, что чешское руководство хочет предать принципы социализма и вернуться к буржуазно-капиталистическому строю, — вспоминает Николай Васильевич. — И наша задача — защитить братскую страну от возможного вступления в нее войск НАТО. Мы не чувствовали себя оккупантами.
Перед вторжением наше командование передало ультиматум министру обороны ЧССР генералу Дзуру: «Во избежание потерь отдайте приказ командующим округами не оказывать сопротивления войскам ОВД».
Генерал Дзур выполнил приказ Москвы. Чехи не сопротивлялись. Но уже по пути в Миловице в глазах пожилых людей и молодежи, молча наблюдавших за растянувшейся по шоссе нашей штабной колонной, мы видели если не ненависть, то по меньшей мере укор. Едем по городу — видим поднятые вверх кулаки. В поле работали трактористы — остановились, те же жесты.
В одном из городов нашу колонну, состоящую из бронетранспортеров и штабных машин, разобщили вышедшие на улицу люди. Они запрудили проезжую часть и перекрыли движение. Я высунулся из кабины моего БТР-152, попросил уступить нам дорогу. Толпа не прореагировала, только загудела, начала улюлюкать. Мне же надо было догнать колонну. Старался сохранять спокойствие, но люди не расходились. Мужчины, женщины… Некоторые злорадно улыбались. И тогда я приказал пулеметчику открыть огонь. Поверх голов. Солдат побледнел: «Что вы, товарищ подполковник!» Тут уж я не выдержал и повысил голос. Пулеметчик дал очередь. Ехидные улыбки вмиг исчезли. Люди отшатнулись и расступились. Так мы вырвались из западни.
Позже, в другом месте, ситуация повторилась. Мы снова пальнули в воздух. Подействовало.
— В некоторых публикациях утверждалось, будто наши танки и бронетранспортеры чехи забрасывали бутылками с горючей жидкостью…
— Никаких бутылок не было. Даже камней не бросали. Мой бронетранспортер был защищен бортами только с боков, поразить его экипаж сверху, из окна, довольно просто. Но чехи вели себя довольно сдержанно. В основном делали мелкие пакости.
Заходит как-то ко мне начальник связи 14-й чешской танковой дивизии и говорит, что прибыл командир этой дивизии полковник Машек, он хочет встретиться с главнокомандующим силами ОВД генералом армии Павловским. В Союзе Иван Григорьевич был заместителем министра обороны — главкомом Сухопутных войск. За успешное проведение чешской кампании в 1969 году получил звание Героя Советского Союза.
«Пусть товарищ Машек зайдет ко мне, я выпишу пропуск», — говорю начальнику связи. «Извините, но он по-русски не разговаривает…» — не моргнув глазом, отвечает связист. «С каких это пор? — удивленно гляжу на чеха. — Мы ведь с ним во время недавних учений прекрасно общались!» Все старшие офицеры чехословацких вооруженных сил знали русский язык, так как учились в Союзе. «Сейчас он по-русски не разговаривает», — многозначительно улыбнулся посланец. В дверях появился полковник. «Вы тот самый офицер, который в сорок пятом освобождал мою страну?» — спрашивает меня по-русски. «Так точно, товарищ полковник!» — отвечаю, как положено, старшему по званию. «А сейчас вы — оккупант!» — словно хлестнул меня по лицу Машек. Выхватываю из кобуры пистолет: «Если бы я, товарищ полковник, был оккупантом, убеждал бы вас с помощью этой штуковины! Но я делаю так!..» — демонстративно засовываю оружие назад в кобуру и застегиваю ее.
Наконец чешского комдива пригласили в кабинет командующего. Дверь осталась приоткрытой, и мне удалось услышать конец их разговора. «Ну, вы поняли?» — спрашивает Машека генерал армии Павловский, которому полковник, похоже, тоже надерзил. «Зачем вы пришли?» — отвечает вопросом на вопрос упрямый чех. «Мы люди военные. Уходите отсюда!» — зарокотал басом Иван Григорьевич. Машек вышел красный и злой.
