Тем не менее, бесспорным является тот факт, что практически сразу же после окончания польской кампании 1939 года в СССР началась очень напряженная деятельность, направленная на повышение обороноспособности страны.
За счет присоединения к СССР ряда территорий и республик западная граница страны была существенно отодвинута на запад. Численность РККА с конца 1939 года и до начала войны практически удвоилась. За этот период дополнительно открылось 77 военных училищ. Военная промышленность освоила и запустила в серию целый ряд новейших образцов танков, самолетов, артиллерийских систем. На территориях, вошедших в состав СССР, было развернуто строительство оборонительной линии «Молотова». Генеральный штаб РККА разработал новый мобилизационный план, а также план развертывания вооруженных сил СССР на случай начала войны, в котором Германия прямо была указана как наш главный вероятный противник.
Все это говорит о том, что Сталин не верил в миролюбие Гитлера и упорно готовился к неизбежной схватке с нацизмом. Тем не менее, он вполне резонно считал, что в 1940 году немцы не могли напасть на СССР, поскольку в это время они еще не закончили войну на Западе. Конечно, после поражения Франции сухопутного фронта в Западной Европе фактически уже не существовало. И, тем не менее, воздушная война, морская блокада, а также сражения, происходившие в Северной Африке, требовали от Германии и ее экономики большого напряжения сил. Кроме того, управление оккупированными странами и возможность высадки английского десанта на северном побережье Франции приводили к необходимости содержать в Западной Европе более полусотни дивизий вермахта.
Тот факт, что в 1940 году нацисты так и не посмели напасть на СССР, давал Сталину определенную надежду на то, что до тех пор, пока Гитлер не разделается с Великобританией, он не отважится развязать большую войну на Востоке. Однако саму возможность немецкой агрессии в текущем году Иосиф Виссарионович в начале 1941 года, в принципе, не отрицал, тем не менее считая, что, скорее всего, она начнется только в следующем, 1942 году. Об этом, в частности, свидетельствует в своих мемуарах маршал Мерецков, описывая разговор со Сталиным, состоявшийся у него в начале февраля 1941 года:
«И.В. Сталин заметил, что пребывать вне войны до 1943 года мы, конечно, не сумеем. Нас втянут поневоле. Но не исключено, что до 1942 года мы останемся вне войны».
Резкое изменение позиции Сталина по вопросу о возможных сроках начала войны произошло только 6 апреля, после нападения немцев на Югославию. Об этом говорит как беспрецедентная реакция Сталина на само известие о нацистской агрессии против Белграда и последовавшая после этого отчетливая смена характера отношений СССР с Германией, так и срочно предпринятые в мае-июне крупномасштабные оборонительные мероприятия по подготовке к отражению немецкого вторжения.
Для того чтобы убедиться в изменении позиции Сталина в этом вопросе, достаточно сравнить агрессивную напористость советской внешней политики по отношению к Германии, которую СССР демонстрировал до 6 апреля, с политикой непровоцирования Гитлера, характерной для Кремля в последующие до начала войны месяцы.
Впрочем, судите сами. В июне 40-го Сталин потребовал у Румынии не оговоренную ранее в секретном протоколе советско-германского пакта Северную Буковину и вопреки возражениям Берлина оккупировал ее. В ноябре Молотов добивался от немцев безусловного соблюдения советских интересов в Финляндии, выразил недовольство немецкими гарантиями Румынии, сказав, что СССР продолжает претендовать и на Южную Буковину. Выразил претензии на сферу советских интересов в Болгарии, а наш генеральный штаб даже принял директиву о подготовке войны с Финляндией. Правда, она так и не была реализована, тем не менее такая возможность в принципе допускалась.
Вопреки предупреждениям Шуленбурга, Кремлем был подписан договор с Югославией, буквально взбесивший Гитлера. По воспоминаниям советского дипломата Новикова, у Сталина во время переговоров с югославами состоялся следующий диалог с Гавриловичем:
«Да, вы правы, — после короткой паузы ответил ему Сталин, — Гитлер сам не остановится. У него далеко идущие планы. Могу вам сказать, что нас немцы тоже запугивают, только мы их не боимся.
— А известно ли вам, господин Сталин, — спросил Гаврилович, — о слухах, будто Германия собирается напасть в мае на Советский Союз?
— Пусть попробует, — ответил Сталин. — Нервы у нас крепкие. Мы не хотим войны. Поэтому мы и заключили с Гитлером пакт о ненападении. Но как он его выполняет? Знаете ли вы, какие силы немцы придвинули к нашим границам?»
Таким образом, до 6 апреля Сталин действительно воспринимал действия Гитлера только лишь как запугивание Кремля, поскольку по-прежнему считал, что до окончания войны с Англией фюрер вряд ли решится напасть на СССР. Поэтому и договор с Белградом он предполагал использовать лишь в качестве меры, направленной на ответное запугивание нацистов. Все кардинально изменилось после того, как выяснилось, что Гитлер глубоко плюет на наши предупреждения и, следовательно, его действия по сосредоточению немецких дивизий на советских границах уже в 1941 году надо воспринимать, как вполне реальную угрозу существованию СССР. Нацистская агрессия против Югославии для Сталина явилась буквально шоком, в результате он совершает беспрецедентный поступок, отменяет уже намеченный дипломатический прием в честь подписания договора.
