20 лет дипломатической борьбы - [70]

– Чего три? – прерывает Лаваль.

– Нужно опуститься на колено – вот таким образом, – спокойно продолжает Шарль Ру.

– Как обращаются к Папе? – спрашивает Лаваль.

– Вы должны называть его «Ваше святейшество», господин министр, но ни в коем случае не «Папский престол», – отвечает наш посол.

* * *

Но по вопросу об Эфиопии в конце переговоров завязывается упорная борьба. Негус (король Эфиопии), который любой ценой хочет избежать вооруженного конфликта, 3 января 1933 года обратился в Лигу Наций с просьбой урегулировать инцидент. Этот факт не может не вызвать беспокойства в правительственных канцеляриях.

Дуче хочет, чтобы Франция взяла на себя обязательство не предпринимать в этой связи каких-либо действий в Лиге Наций. Он желает иметь «свободу рук» в Эфиопии. И он требует, чтобы это было ясно оговорено в тексте франко-итальянских соглашений. Однако дипломаты с Кэ д’Орсэ как раз хотят добиться ясного и четкого заявления, подчеркивающего, что руки у Муссолини именно не свободны.

* * *

После большого званого обеда в посольстве Франции во дворце Фарнезе между Лавалем и Муссолини происходит та знаменитая беседа с глазу на глаз, на описание которой было потрачено столько чернил! Беседа ведется без свидетелей. Муссолини будет затем постоянно утверждать, что Пьер Лаваль предоставил ему «свободу рук» в Эфиопии, Лаваль же всегда будет энергично отрицать это.

Во время приема в присутствии журналистов разыгрывается сцена, которая носит несколько гротескный характер.

Лаваль и Муссолини смотрят друг на друга, как заговорщики. Сначала дуче, призывая в свидетели представителей прессы, перечисляет уступки, сделанные Лавалю по второстепенным вопросам. Последний намеренно «театральным» тоном торжественно заявляет:

– Я смотрю на ваши руки. Это могущественные руки. Я надеюсь, что вы не употребите их для того, чтобы причинить вред Эфиопии!

Муссолини мелодраматически изрекает:

– Эти руки имеют только мирные намерения.

И, обращаясь к журналистам, дуче восклицает:

– Франко-итальянское соглашение будет своего рода «вечно развивающимся творением», благодаря которому дружба обеих стран будет беспрерывно укрепляться!

После этого дуче разрешает народу высказать энтузиазм… или, вернее, он предлагает ему проявить этот энтузиазм. Во время представления оперы «Миньон» в оперном театре весь зал поднимается, чтобы стоя прослушать «Марсельезу». Дуче идет в ложу Пьера Лаваля и горячо пожимает ему руку.

На улицах, особенно поблизости от отеля «Эксельсиор», где остановился Пьер Лаваль и французская делегация, в этот вечер слышны звуки аккордеонов и мелодии флейт, на которых исполняют «Марсельезу» и «Мадлон».

* * *

Что же произошло в действительности между двумя деятелями во время этой беседы, которой суждено было стать знаменитой в дипломатических анналах?

Во всяком случае, эта беседа доставит Лавалю крупные неприятности вскоре по его возвращении в Париж и, в конечном счете, явится причиной его падения. Но важнее всего то, что она нанесет огромный вред Франции.

По возвращении в Париж Лаваль сделает откровенное заявление на заседании Совета министров:

– Господа, и Франция и Эфиопия являются членами Лиги Наций. Но иногда бывают, конечно, весьма неприятные, обстоятельства. А я должен был сделать все необходимое, чтобы достигнуть соглашения с Муссолини.

И, уходя с этого заседания, Лаваль скажет доверительно одному из членов Совета министров:

– Совершенно очевидно, что это преступление, но мы постараемся, чтобы об этом не слишком много было известно!

Со своей стороны, дуче не перестанет публично заявлять, что во время этой беседы Пьер Лаваль предоставил ему полную свободу действий в Эфиопии.

– Да, но только лишь для мирного проникновения… – призна́ется в конце концов Лаваль в момент своего падения.

(В июне 1940 года, когда французское правительство будет эвакуироваться из Парижа и когда все будут заняты тем, чтобы уничтожить или собрать свои бумаги, станет известно, что в досье о визите Лаваля в Рим находятся два письма дуче, адресованные Лавалю. Дуче настоятельно напоминает в них Лавалю о его обещаниях. Обнаружен также и ответ Лаваля Муссолини, который он составил вечером 22 января 1936 года с целью оградить себя от нападок.)

* * *

На обратном пути, в поезде, Лаваль в комическом тоне излагает свои впечатления. Но визит в Ватикан взволновал его. Вспоминая это зрелище неограниченного могущества, эту твердыню традиций и веры, значение которой он не особенно улавливает, однако смутно догадывается о нем, эту организацию, которую не сломили ни время, ни войны, ни смена режимов, он не перестает повторять, в то время как его дочь Жозе угощает чаем в салон-вагоне: «Быть Папой… все же… это значит быть чем-нибудь!»

Он не скрывает своего восхищения фашизмом.

– Я не понимаю, почему во Франции невозможен возврат к корпорациям! – заявляет он некоторым журналистам.

Накануне, по специальному приглашению, журналисты имели честь присутствовать также и на чрезвычайном заседании ассамблеи в палате корпораций Италии.

Тем, кто привык к дебатам в нашем парламенте, где во время дискуссии царит порой даже несколько излишняя свобода, было почти прискорбно видеть, как все эти люди, старые и молодые, высокого и низкого роста, толстые и худые, но одетые в одинаковые черные рубашки, поднимаются как один человек и в один голос произносят приветствие. «Римские гангстеры», – шепотом делятся впечатлениями журналисты, в то время как слова дуче совершенно механически сопровождаются единодушными аплодисментами.