20 лет дипломатической борьбы - [116]
– Даладье пользуется в настоящее время во Франции таким авторитетом, который можно сравнить с авторитетом Раймона Пуанкаре на другой день после подписания мира, – заявляет генеральный секретарь Жозеф Авеноль.
Жорж Мандель ошеломлен.
– Увы, – шепчет он, – как вся эта непристойная радость доказывает, что общественное мнение ничего не понимает в разыгрывающейся драме!
На другой день, 1 октября, Леон Блюм выражает истинные чувства французов, начиная свою статью в «Попюлер» знаменитой фразой: «Я испытываю двойственное чувство трусливого облегчения и стыда!»
В Бурбонском дворце в зале Четырех колонн мрачно настроенный Луи Марэн подводит итог создавшемуся положению:
– Франция, ослабленная, обезоруженная, покинутая Польшей и Румынией, которые больше не верят в ее могущество, почти лишенная поддержки Англии, Франция, пожертвовавшая Чехословакией, чтобы избежать войны, вести и выиграть которую она чувствовала себя неспособной, только что признала перед всем миром свое бессилие. Это больше не Франция Фоша и Клемансо, Марны и Вердена.
В это время в Праге, в Градчанах, новый председатель правительства генерал Сыровы, которому задали вопрос относительно событий прошлой ночи, когда французские флаги были разорваны, растоптаны и сожжены толпой, ограничился следующим заявлением представителям печати:
«Мы были покинуты, мы остались в одиночестве. Нет ничего позорного в том, чтобы повиноваться советам своих друзей, так же как и в том, чтобы уступить перед натиском превосходящих сил. Мы преодолели скорбь, отчаяние и негодование, чтобы обеспечить будущее».
Четвертое октября, 10 часов утра. На улице Гренель в советском посольстве.
Посол Суриц спокоен, но грустен.
– Мы не сыграли абсолютно никакой роли в этих переговорах, – объясняет он двум министрам. – Я узнал о мюнхенской конференции из «Пари суар». С нами не посоветовались даже в отношении редакции коммюнике. С марта месяца мы сделали Форин офис и Кэ д’Орсэ не меньше шести различных предложений о сотрудничестве. Нам ни разу не дали никакого ответа. Некоторые депеши с Кэ д’Орсэ имели тенденцию представить дело таким образом, будто моя страна уполномочила Даладье действовать в Мюнхене от ее лица и будто Париж и Москва находились в самом тесном контакте с Лондоном в течение всего кризиса. Я вынужден опубликовать в прессе категорическое опровержение. Но несомненный результат всего этого – то, что пакт, существующий между нашими двумя странами, находится под угрозой.
Провожая своих посетителей до дверей кабинета, Суриц повторяет:
– Да, франко-русский пакт находится под угрозой.
Бурбонский дворец, 3 часа дня. Стоит вопрос о ратификации Мюнхенских соглашений.
После аншлюса это – первое заседание, на котором обсуждаются проблемы внешней политики! И все же депутаты почти не пользуются случаем, чтобы высказаться.
Один журналист возмущается.
– Но все, что я мог бы сказать, способствовало бы лишь осложнению положения и в то же время сделало бы еще более вопиющим непростительное преступление против мира, за который нас просят поручиться, – невыразительным голосом говорит известный депутат-радикал.
На трибуне оправдывается Даладье:
– Если бы мы начали войну, чтобы поддержать Чехословакию, то кто может сказать, сохранилась ли бы ее целостность? Нет, нет… Я ни о чем не сожалею.
И только Луи Марэн, коммунист Габриэль Пери и правый депутат Анри де Кериллис протестуют.
Начинается голосование.
Семьдесят один коммунист и де Кериллис голосуют против.
Двадцать третьего ноября в Елисейском дворце. Совет министров.
– Германия согласна подписать с Францией договор о ненападении, подобный тому, какой Чемберлен и Гитлер заключили сразу же после Мюнхенского соглашения, – говорит Жорж Боннэ. – Риббентроп лично прибудет в Париж, чтобы открыть эту новую эру во франко-германских отношениях.
– Время для визита неподходящее, – протестуют министры.
– Следовало бы гораздо раньше поставить в известность общественное мнение о начатых переговорах, – ворчит Даладье. – Приезд Риббентропа в Париж покажется несвоевременным.
Однако 6 декабря в 11 часов утра развязный, в отличнейшем настроении Риббентроп, в сопровождении своего посла в Париже графа Вельчека, входит в кабинет Жоржа Боннэ на Кэ д’Орсэ и решительно садится к столу. Он заявляет без обиняков:
– Через несколько минут мы подпишем франко-германскую декларацию о дружбе и взаимных консультациях. Но мы хотим, чтобы вы официально признали за нами «свободу действий в Центральной Европе».
– Это невозможно, – отвечает Боннэ.
– Ну что ж, оставим вопрос открытым, – говорит жизнерадостный Риббентроп, – мы поговорим еще об этом с фюрером.
Позднее, в связи со вступлением немецких войск в Прагу, Риббентроп будет утверждать, что Боннэ предоставил ему «свободу действий» в Восточной Европе. На что Боннэ ответит самым категорическим опровержением.
В то же время по другую сторону моста Конкорд Дафф Купер, которому создала огромную популярность в Париже его отставка с поста морского министра в кабинете Чемберлена в момент мюнхенской политики «умиротворения» (с большим шумом в прессе), заканчивает свою имеющую триумфальный успех лекцию в Мариньи следующей фразой, которую он произносит торжественно и вполголоса:
В декабре 1971 года не стало Александра Трифоновича Твардовского. Вскоре после смерти друга Виктор Платонович Некрасов написал о нем воспоминания.
Автор — полковник Красной армии (1936). 11 марта 1938 был арестован органами НКВД по обвинению в участии в «антисоветском военном заговоре»; содержался в Ашхабадском управлении НКВД, где подвергался пыткам, виновным себя не признал. 5 сентября 1939 освобождён, реабилитирован, но не вернулся на значимую руководящую работу, а в декабре 1939 был назначен начальником санатория «Аэрофлота» в Ялте. В ноябре 1941, после занятия Ялты немецкими войсками, явился в форме полковника ВВС Красной армии в немецкую комендатуру и заявил о стремлении бороться с большевиками.
Выдающийся русский поэт Юрий Поликарпович Кузнецов был большим другом газеты «Литературная Россия». В память о нём редакция «ЛР» выпускает эту книгу.
«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.