20 лет дипломатической борьбы - [116]
– Даладье пользуется в настоящее время во Франции таким авторитетом, который можно сравнить с авторитетом Раймона Пуанкаре на другой день после подписания мира, – заявляет генеральный секретарь Жозеф Авеноль.
Жорж Мандель ошеломлен.
– Увы, – шепчет он, – как вся эта непристойная радость доказывает, что общественное мнение ничего не понимает в разыгрывающейся драме!
На другой день, 1 октября, Леон Блюм выражает истинные чувства французов, начиная свою статью в «Попюлер» знаменитой фразой: «Я испытываю двойственное чувство трусливого облегчения и стыда!»
В Бурбонском дворце в зале Четырех колонн мрачно настроенный Луи Марэн подводит итог создавшемуся положению:
– Франция, ослабленная, обезоруженная, покинутая Польшей и Румынией, которые больше не верят в ее могущество, почти лишенная поддержки Англии, Франция, пожертвовавшая Чехословакией, чтобы избежать войны, вести и выиграть которую она чувствовала себя неспособной, только что признала перед всем миром свое бессилие. Это больше не Франция Фоша и Клемансо, Марны и Вердена.
В это время в Праге, в Градчанах, новый председатель правительства генерал Сыровы, которому задали вопрос относительно событий прошлой ночи, когда французские флаги были разорваны, растоптаны и сожжены толпой, ограничился следующим заявлением представителям печати:
«Мы были покинуты, мы остались в одиночестве. Нет ничего позорного в том, чтобы повиноваться советам своих друзей, так же как и в том, чтобы уступить перед натиском превосходящих сил. Мы преодолели скорбь, отчаяние и негодование, чтобы обеспечить будущее».
Четвертое октября, 10 часов утра. На улице Гренель в советском посольстве.
Посол Суриц спокоен, но грустен.
– Мы не сыграли абсолютно никакой роли в этих переговорах, – объясняет он двум министрам. – Я узнал о мюнхенской конференции из «Пари суар». С нами не посоветовались даже в отношении редакции коммюнике. С марта месяца мы сделали Форин офис и Кэ д’Орсэ не меньше шести различных предложений о сотрудничестве. Нам ни разу не дали никакого ответа. Некоторые депеши с Кэ д’Орсэ имели тенденцию представить дело таким образом, будто моя страна уполномочила Даладье действовать в Мюнхене от ее лица и будто Париж и Москва находились в самом тесном контакте с Лондоном в течение всего кризиса. Я вынужден опубликовать в прессе категорическое опровержение. Но несомненный результат всего этого – то, что пакт, существующий между нашими двумя странами, находится под угрозой.
Провожая своих посетителей до дверей кабинета, Суриц повторяет:
– Да, франко-русский пакт находится под угрозой.
Бурбонский дворец, 3 часа дня. Стоит вопрос о ратификации Мюнхенских соглашений.
После аншлюса это – первое заседание, на котором обсуждаются проблемы внешней политики! И все же депутаты почти не пользуются случаем, чтобы высказаться.
Один журналист возмущается.
– Но все, что я мог бы сказать, способствовало бы лишь осложнению положения и в то же время сделало бы еще более вопиющим непростительное преступление против мира, за который нас просят поручиться, – невыразительным голосом говорит известный депутат-радикал.
На трибуне оправдывается Даладье:
– Если бы мы начали войну, чтобы поддержать Чехословакию, то кто может сказать, сохранилась ли бы ее целостность? Нет, нет… Я ни о чем не сожалею.
И только Луи Марэн, коммунист Габриэль Пери и правый депутат Анри де Кериллис протестуют.
Начинается голосование.
Семьдесят один коммунист и де Кериллис голосуют против.
Двадцать третьего ноября в Елисейском дворце. Совет министров.
– Германия согласна подписать с Францией договор о ненападении, подобный тому, какой Чемберлен и Гитлер заключили сразу же после Мюнхенского соглашения, – говорит Жорж Боннэ. – Риббентроп лично прибудет в Париж, чтобы открыть эту новую эру во франко-германских отношениях.
– Время для визита неподходящее, – протестуют министры.
– Следовало бы гораздо раньше поставить в известность общественное мнение о начатых переговорах, – ворчит Даладье. – Приезд Риббентропа в Париж покажется несвоевременным.
Однако 6 декабря в 11 часов утра развязный, в отличнейшем настроении Риббентроп, в сопровождении своего посла в Париже графа Вельчека, входит в кабинет Жоржа Боннэ на Кэ д’Орсэ и решительно садится к столу. Он заявляет без обиняков:
– Через несколько минут мы подпишем франко-германскую декларацию о дружбе и взаимных консультациях. Но мы хотим, чтобы вы официально признали за нами «свободу действий в Центральной Европе».
– Это невозможно, – отвечает Боннэ.
– Ну что ж, оставим вопрос открытым, – говорит жизнерадостный Риббентроп, – мы поговорим еще об этом с фюрером.
Позднее, в связи со вступлением немецких войск в Прагу, Риббентроп будет утверждать, что Боннэ предоставил ему «свободу действий» в Восточной Европе. На что Боннэ ответит самым категорическим опровержением.
В то же время по другую сторону моста Конкорд Дафф Купер, которому создала огромную популярность в Париже его отставка с поста морского министра в кабинете Чемберлена в момент мюнхенской политики «умиротворения» (с большим шумом в прессе), заканчивает свою имеющую триумфальный успех лекцию в Мариньи следующей фразой, которую он произносит торжественно и вполголоса:
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Народный артист СССР Герой Социалистического Труда Борис Петрович Чирков рассказывает о детстве в провинциальном Нолинске, о годах учебы в Ленинградском институте сценических искусств, о своем актерском становлении и совершенствовании, о многочисленных и разнообразных ролях, сыгранных на театральной сцене и в кино. Интересные главы посвящены истории создания таких фильмов, как трилогия о Максиме и «Учитель». За рассказами об актерской и общественной деятельности автора, за его размышлениями о жизни, об искусстве проступают характерные черты времени — от дореволюционных лет до наших дней. Первое издание было тепло встречено читателями и прессой.
Дневник участника англо-бурской войны, показывающий ее изнанку – трудности, лишения, страдания народа.
Саладин (1138–1193) — едва ли не самый известный и почитаемый персонаж мусульманского мира, фигура культовая и легендарная. Он появился на исторической сцене в критический момент для Ближнего Востока, когда за владычество боролись мусульмане и пришлые христиане — крестоносцы из Западной Европы. Мелкий курдский военачальник, Саладин стал правителем Египта, Дамаска, Мосула, Алеппо, объединив под своей властью раздробленный до того времени исламский Ближний Восток. Он начал войну против крестоносцев, отбил у них священный город Иерусалим и с доблестью сражался с отважнейшим рыцарем Запада — английским королем Ричардом Львиное Сердце.
Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.
Книга А.К.Зиберовой «Записки сотрудницы Смерша» охватывает период с начала 1920-х годов и по наши дни. Во время Великой Отечественной войны Анна Кузьминична, выпускница Московского педагогического института, пришла на службу в военную контрразведку и проработала в органах государственной безопасности более сорока лет. Об этой службе, о сотрудниках военной контрразведки, а также о Москве 1920-2010-х рассказывает ее книга.