2 миллиона километров до любви - [31]

Я решил в последний раз посетить Европу, чтобы попрощаться со всеми, кого знал раньше, а затем окончательно запереться в хижине отшельника в джунглях.

Однако все случилось не так, как я планировал. Я уже собрался было вернуться в Азию, но тут молодая красивая женщина призналась, что безумно в меня влюблена. Не могу сказать, что я испытывал к ней те же чувства. Наверное, я в то время вообще не знал, что такое любовь. Но мне нравилось внимание, которое она мне оказывала. Я не хотел отказываться от такого подарка судьбы, к тому же был покорен ее сексуальной привлекательностью. Вероятно, таким образом я хотел узнать, что же представляет собой истинная любовь, или хотя бы приблизиться к пониманию, поддавшись страсти (даже при условии, что страсть была в значительной степени односторонней).

Мы решили пожить вместе. «Если ничего не выйдет, я всегда смогу вернуться в монастырь», — думал я. Впервые за последние двенадцать лет у меня появился дом, и я перестал кочевать.

Мы сняли большое шале в сельской местности, неподалеку от Фрибурга, в живописных окрестностях озера Грюйер. Вместе с нами его снимала еще одна женщина. Поначалу загородная жизнь доставляла мне большое удовольствие. Мы были полны надежд. Дела шли как нельзя лучше: я устроился учителем в известную частную школу в городке Грюйер и получал там очень хорошую зарплату. Казалось бы, вот он — рай на земле. Но я никак не мог в полной мере им насладиться.

К тому же две женщины, жившие рядом со мной, быстро поняли, что я не обладаю той полнотой буддийской мудрости, которую пытался поначалу демонстрировать. Им, находившимся так близко, было заметно, какими уловками я пользуюсь, укрепляя свой авторитет гуру. Две подруги, обитавшие со мной в одном доме, стали для меня словно бы зеркалами, отражавшими мою суть — в первую очередь мой эгоизм, тщательно скрываемый даже от себя самого. Философия буддизма была лишь дымовой завесой, скрывавшей мое несовершенство. Поэтому когда подруги обрушились на меня с жесткой критикой, в глубине души я понимал: они правы. Какая-то часть меня жаждала прекратить опасную игру. Можно даже сказать, что мне было некомфортно «в собственной шкуре» и я желал сбросить маску. И все же мне никак не удавалось от нее отделаться: то уродливое, что было во мне, пустило корни. Моя мать, как я уже говорил, пыталась научиться любить, но у нее ничего не получалось. Она лишь причиняла боль и сеяла страх. Так же произошло и со мной: уже второе поколение нашей семьи оказалось в плену — в темнице, которую мы сами себе строили. Случалось, что лишь от одного моего взгляда у женщин, деливших со мной кров, перекашивались лица, как от боли. В моих глазах они читали что-то настолько ужасное и угрожающее, что это глубоко травмировало их. Как ни печально, то же самое делала со мной моя мать: в ее глазах я часто читал ту же угрозу и тот же холод, особенно после того, как она занялась оккультизмом.

Моя ярость по отношению к подругам нарастала по мере того, как я стал замечать, что они планомерно и сознательно саботируют мои попытки сделать из них «просветленных буддисток». К тому времени у меня не было целостного мировоззрения, а от приобретенной некогда буддийской мудрости почти ничего не осталось.

«Клаус, послушай, что ты говоришь, и сравни с тем, что ты делаешь!» — указывали мне. По большому счету, я понимал, что это не пустые обвинения. Мне необходимо было просто признать себя лжецом и лицемером, никогда не знавшим ни любви, ни внутреннего покоя. А ведь я только и делал, что проповедовал эти ценности!

С болью в сердце я пришел к заключению, что надо покончить с буддизмом и со всем, что с ним связано. Какое страшное разочарование! Я три с половиной года потратил на то, чтобы проникнуться этическим учением Будды, постичь эту сложную богословскую систему. Но при этом, похоже, не встретил ни одного буддиста, который хотя бы частично стал свободным. Даже Аджан Ча, как мне казалось, не стал свободным, несмотря на его огромный духовный подвиг. Слушая далай-ламу, умиляешься: какие правильные слова о терпимости, любви, уважении и радости он произносит. Но при этом буддизм все равно не в состоянии дать ответ на самые насущные вопросы человечества. Он не учит, как избавляться от греховных страстей. Дзен-буддисты много рассуждали о «делании»: «когда ем, я ем» и так далее. Но ради чего все они стараются так поступать? В чем их цель? Или сам путь и есть цель? Или все же здесь чего-то не хватает? Да и потом, мне не нужны больше разъяснения и разглагольствования. Я хочу жить и любить!

Две женщины, жившие со мной под одной крышей, собрали вещи и покинули дом. Они не могли больше оставаться рядом, и я понимаю почему. Им стало ясно, что я никакой не буддийский учитель, а простой обманщик. Я снова оказался в одиночестве. Никаких религиозных устремлений в моей душе больше не было, жизнь опять стала бессмысленной.

Я пришел к выводу, что ни любви, ни свободы на самом деле не существует, поэтому проповедь всех религий мира в конце концов обречена на провал. Это был один из самых трагичных моментов в долгом пути исканий.