1985 - [34]

Я ждал его два дня, потом потерял терпение. Один, без всякой определенной цели я бродил по городу, не решаясь вернуться. Часто мне навстречу попадались знакомые — они проходили мимо, опустив голову. Мимо сорванных плакатов и свалок мусора я дошел до окраины и вдруг обнаружил, что стою перед домом моей бывшей жены Кэтрин. У меня появилась сумасшедшая мысль — что, если зайти к ней? Почему-то я был уверен, что она согласится ненадолго меня приютить.

А если донесет? "Бог мой, — подумал я, — от такой свободы все равно немного толку. Может быть, меня уже ищут. Тогда уж лучше пусть арестуют здесь, чем где-нибудь на улице".

Я вошел в дом. Там, с Кэтрин, я провел свою последнюю ночь на свободе. Она впустила меня молча. О политике мы не говорили. Она уступила мне без всяких условий, так естественно, как будто никогда не испытывала ко мне ненависти. Когда мы расставались, она повязала мне на шею шарф.

— Уже прохладно, — сказала она и добавила: — А я всегда думала, что ты импотент.

Когда я был уже в тюрьме, кто-то из новоприбывших рассказал мне, что в октябре Кэтрин приковала себя цепью к железной решетке Букингемского дворца, облила себя бензином и зажгла. Подоспевшая евразийская пожарная машина уже не могла ни спасти ее, ни заглушить ее пронзительных криков, звучавших как послание из страшной эпохи террора: "Да здравствует Старший Брат! Долой оккупантов!"

До вечера я бродил по центру Лондона. У меня не было ни денег, ни дома, все мои друзья исчезли. Я уже подумывал о том, чтобы сдаться, когда заметил, что за мной едет автомобиль «Супер-Победа». Из окна выглянула какая-то блондинка. Она повернулась к евразийцу, парившему над машиной, указала на меня и сказала что-то вроде "Это он".

Тут я узнал Джулию — мою величайшую и единственную в жизни любовь, моего товарища по пыткам, моего соратника по Движению за реформу. Дав надеть на себя наручники и впихнуть в машину, я сказал ей:

— Да, твое место с ними. Но бежать они тебе не дадут.[85]

60. О'Брайен — об укреплении новой системы

Я сейчас выдам государственную тайну. Так называемое Временное правительство Океании было создано не на океанийской территории, а на евразийском крейсере «Стелла». Здесь правительство, состоявшее из тех членов внутренней партии и полиции мыслей, что оказались под рукой, приняло знаменитую сентябрьскую присягу. Оно торжественно поклялось, что при восстановлении порядка не будет пролита ни одна капля крови, ни единая слеза сверх необходимого. Оккупационные силы Евразии не возражали.

Перед вновь созданной полицией безопасности стояла нелегкая задача, требовавшая от нее одновременно осторожности и эффективных действий. В первые дни потенциальных противников нового режима свезли на стадион «Победа», который вмещал 150 тысяч человек. Здесь их разделили на три категории:

1) те, кого следует подвергнуть заключению;

2) те, кого можно подвергнуть заключению, а можно и не подвергать;

3) те, кого следовало бы, но нельзя подвергнуть заключению.

К первой группе относились вожди рабочих-мусульман, авторы «ЛПТ», активисты "Понедельничного клуба" и весь студенческий комитет из Университета аэронавтики. Естественно, от наказания были освобождены те, кто принимал участие в деятельности перечисленных организаций по приказу полиции мыслей. Ко второй группе принадлежали простые верующие рабочие, подписчики «ЛПТ» и случайные посетители кафе "Под каштаном". К третьей категории отнесли тех артистов, ученых и инженеров, которые безусловно заслужили наказание, но были нам нужны для установления нового порядка.

Вот пример тех тонких различий, какие предусматривала новая система наказаний. На стадион были доставлены все те, кто в мае участвовал в премьере «Гамлета». Но Гамлет и Клавдий получили по три месяца, Гертруду и Полония приговорили к домашнему аресту, Розенкранца и Гильденстерна избили, а Офелию в тот же день выпустили.

Было очень трудно соблюдать умеренность в пытках. К этому нелегко привыкнуть. Во всяком случае, из-за постоянных перебоев с электроэнергией нам пришлось отказаться от пыток электрическим током, а применение резиновых дубинок евразийские эксперты допускали лишь в редчайших случаях.

— Допрос — не ремесло, а искусство, — говорил их главный специалист и был совершенно прав.

В создавшейся ситуации пришлось отказаться и от массовых казней.[86] Ну, Мухаммед Стэнли, конечно, не мог избежать петли, хотя, познакомившись с ним на допросах, я нашел его довольно симпатичным. Заплатили своей жизнью и все те, кто участвовал в линчевании полицейских или членов внутренней партии. Не могли рассчитывать на милосердие и те, кто уничтожал государственные телекраны. Доказательств было достаточно: в те сентябрьские дни наши люди все фотографировали и снимали на кинопленку. На месте линчеваний иногда оказывалось так много наших фото— и кинооператоров, что, будь они вооружены, можно было бы предотвратить эти отвратительные, жестокие акты народного правосудия.

Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы карать смертной казнью за такое незначительное преступление, как распространение «ЛПТ». На стадионе «Победа» мы обнаружили: для того, чтобы запугать сто человек, вовсе не обязательно убить или избить столько же, как мы наивно предполагали в прошлые героические времена. Больше того, многих людей можно удержать от преступления одной угрозой наказания. Самым любопытным примером эффективности такой меры был один профессор, которого по ошибке доставили на стадион прямо из университета. Когда ему объявили, что он может спокойно идти домой и что мы обеспечим его безопасность, он совершенно обезумел от страха.