1985 - [16]

— Да тебе нечего бояться, — безжалостно отвечал ему лингвист. — Когда нас примутся пытать, мы дадим показания, что ты всегда уходил в половине одиннадцатого, а все самое важное начиналось позже. Так что тебе ничего не грозит; в худшем случае отрежут левую руку и правую ногу.

Не щадил Сайм и Уинстона.

— Слушай, конспиратор, — говорил он ему, изображая офицера полиции мыслей. — Отрицать бесполезно. У всех женщин, с которыми ты имел дело, подмышкой были установлены микрофоны, а ты не перестаешь говорить о политике, даже когда совокупляешься, так что мы слышали все, как по центральному радио. Жаль, что телевидение у нас еще несовершенно, а то мы могли бы и увидеть кое-что интересное.[40] Так вот, мы знаем, что ты, в сущности, неплохой человек, если бы не постоянное желание вернуться в материнскую утробу. Его ты и пытаешься замаскировать своими дикими высказываниями.

Это саркастическое замечание Сайма было не лишено смысла. Смит действительно отличался сентиментальностью. Например, он всегда преклонялся перед пролами, хотя не был знаком ни с одним из них. Конечно, это и помогало ему сохранять энтузиазм. Ему очень хотелось, чтобы кто-нибудь погладил его по головке за работу в «ЛПТ». Кроме того, он требовал нежности в обращении — настаивал, например, чтобы участники движения, независимо от пола, целовались при встрече и прощании.

— Нет ничего стыдного в том, что мы не бесчувственные люди, — говорил он.

Многие любили его, восхищались его энтузиазмом и рвением в вербовке новых и новых сторонников нашего дела. Но многие ему завидовали, а кое-кто осуждал его агрессивную мягкость. Когда он слышал, что кому-то не нравится, он мрачнел. Во всем он старался видеть только хорошее — даже в полиции мыслей. Один из самых больших радикалов в политике, духовный отец самых острых нападок на противников, он вдруг становился нерешительным и даже податливым, когда приходилось защищать свои взгляды. Однажды он признался мне, что по-человечески ему всего труднее дается постоянная агрессивность, которую навязывает политика.

— Как хорошо было бы, — сказал он, — если бы можно было бороться только в письменном виде!

Это прозвучало как глубокий печальный вздох, как мягкий, бессильный протест против политики, которая становится второй, худшей натурой всякого, кто занимается ею долго и всерьез.

25. Официальное заявление по поводу премьеры пьесы "Гамлет, принц датский"

В недалеком будущем театр «Победа» покажет пьесу староанглийского писателя Уильяма Шекспира. «Гамлет» был в свое время знаменитой драмой. В нем разоблачались злоупотребления властью, типичные для средневекового датского общества. Этим объясняется популярность пьесы среди английских рабочих той эпохи. Герой пьесы — буржуазный интеллигент, являвшийся в то время, в сравнении с его феодальным окружением, прогрессивным мыслителем. Шекспир, естественно, не видел выхода из кризиса своей эпохи, так как жил за несколько столетий до появления ангсоца.

Партия всегда относилась с уважением к Шекспиру и его творчеству.[41] Однако очень долгое время интриги Старшей Сестры препятствовали исполнению этого интересного и не лишенного известной ценности произведения. Мы надеемся, что сегодняшний зритель отнесется к нему с энтузиазмом и одновременно с должной критичностью.

26. Джулия — о премьере "Гамлета"

Роль Клавдия мы поручили актеру, который раньше играл Старшего Брата в прославлявших его фильмах и пьесах о революции. Хотя грим был очень удачным, зрители сразу его узнали и встретили громом аплодисментов. Такой прием заранее предопределил настроение, царившее в зале на протяжении всей пьесы. Позже противники Движения за реформу обвиняли нас в том, что Полоний нарочно был сделан похожим на сотрудника полиции мыслей и что Гильденстерн и Розенкранц подражали жестам ответственных работников внутренней партии. Кое-кто даже узнал в тени отца Гамлета Эммануэля Голдстейна. Мы же, со своей стороны, приложили все усилия, чтобы представить пьесу как историческую драму, и для этого восстановили спектакль, шедший в 30-е годы.

Однако нужно сказать, что пьесу просто нельзя было играть перед этой публикой, не вызывая ассоциаций с текущими событиями. Как мудро заметил Сайм, бывают такие исторические периоды, когда ни сказка о Золушке, да что я говорю, ни даже лондонский телефонный справочник за 1958 год не могут быть поставлены на сцене иначе как в современной интерпретации.

Старый лондонский Национальный театр был набит битком. В ложах теснились сотрудники полиции мыслей — многим из них пришлось стоять, потому что всем мест не хватило. Партер заполнили служащие министерства и их семьи, а верхние ярусы были забиты студентами Университета аэронавтики — единственного высшего учебного заведения Океании. Аплодисменты неизменно начинались на галерке; публика в партере подхватывала их — вначале осторожно, но чем дальше, тем с большим воодушевлением. В ложах стояли или сидели, держа руки за спиной, — вероятно, полиции мыслей было запрещено аплодировать и вообще как бы то ни было обнаруживать свои чувства.

Первая буря аплодисментов разразилась во время большого монолога Гамлета, когда он жалуется на "гнет сильного" и "заносчивость властей". Кто-то из студентов крикнул: "Ай да Уильям! Молодец старик!" Это так развеселило публику, что даже актер, игравший Гамлета, засмеялся, сложил пальцы правой руки в виде буквы «V» и показал зрителям. Это было неописуемое ощущение!