1972. Миссия - [3]

В общем — пришлось ей почти год (во время отпуска по уходу за ребенком) работать на дому, печатая на машинке дипломные работы студентов и диссертации научных сотрудников. Работа достаточно неплохо оплачиваемая, тем более что клиентов у Ольги было пруд пруди — с ее грамотностью и невероятной скоростью печатания Ольга была вне конкуренции, но… это ведь не журналистика. И будущего — никакого. Куда устраиваться на работу, когда кончится отпуск? В уборщицы? А без устройства на работу и в тунеядки могут записать, уголовное дело возбудить!

Чем нынешняя работа Ольги отличается от той домашней работы? Да всем! Там она печатала скучные сухие научные тексты, здесь — для писателя с мировым именем печатает его замечательную нетленку, которую с руками рвут и в Союзе, и во всех обозримых странах мира. И фактически она сейчас не машинистка, а секретарь, личная помощница знаменитого писателя, отвечающая за распорядок его деловых встреч и за общение с представителями прессы.

Конечно, главной ее функцией было печатание моих книг, но и это она воспринимала с огромным удовольствием — во-первых, ей очень нравились мои книги, и она была ярым моим фанатом (кстати — вела переписку с несколькими моими фан-клубами).

Во-вторых, кому не было бы приятно первым из уст автора узнать содержание новых глав потрясающей эпопеи про мальчика-волшебника? Да за такую возможность многие из фанатов не то что отдали бы все, что у них есть, но и душу бы дьяволу продали! А она сидит, вот так запросто общается с автором «Гарри Голдмана» и записывает то, что выдает его изощренный ум!

Мне стоило достаточно больших усилий, чтобы вытащить Ольгу из объятий ее доброго папочки. Роза Марковна была совсем даже не против, чтобы дочка работала где-то еще, а не сидела в мужнином магазинчике и прозябала в скуке и безнадеге, не имея возможности найти себе красивую партию (не считать же достойной партией мясника Соломона Каца, не снимающего свой испачканный кровью передник сутками напролет?), но вот Лев Моисеевич… тот во-первых после того, как его освободили от «незаконно нажитого» испытывал стойкую неприязнь к тем, кто хоть немного хорошо говорит о Советском Союзе — надо ведь как-то оправдать свою глупость, заставившую принять решение об эмиграции? Ведь в Союзе не давали развиваться предпринимательству, а тут ему все возможности, живи — не хочу! И неважно, что в Союзе он жил на порядок, а то и на два лучше.

Во-вторых, отправлять свою единственную дочь в подчинение к гою — это все равно как толкнуть ее в объятия дикого зверя. Ведь ясно же, что он тут же затащит несчастную дочку в постель, а потом Розе Марковне придется воспитывать еще одного наполовину гоя! Хватит уже плодить полукровок и вешать их на шею престарелым родителям!

Справедливости ради надо сказать, что Лев Моисеевич был по возрасту не старее меня, так что престарелым назвать его трудно — я тоже начал свой шестой десяток, хотя и выглядел на двадцать семь — тридцать лет. Что кстати тоже довольно-таки подозрительная штука — или этот гой подделал свои документы, или он вообще ненормальный — ну как это человек в пятьдесят может выглядеть как настоящий мальчишка! Пусть даже и очень большой и плечистый мальчишка! Нормальные люди в пятьдесят имеют солидный живот, одышку и объемистый тухес, не то что странные мутанты, которые умудряются в пятьдесят лет на ринге бить физиономию всяким там черномазым боксерам!

Да, он видел мой бой с Мохаммедом Али, и этот бой ничуть не сделал его расположенным к моей странной особе. Дословно он сказал своей любимой дочке: «-Когда этот гой разобьет тебе твое красивое личико и сломает твой красивый носик, не обращайся к папе и не плачь, рассказывая о том, как я был прав и какая ты случилась дура!»

Короче: когда Фишман услышал, что дочь приглашают работать у русского писателя, гражданина Союза — он тут же встал на дыбы: не бывать этому! Никогда советский, да еще и гой не будет эксплуатировать славную дочь еврейского народа! После слез Ольги, после увещеваний Розы Марковны, после заверений Стива что «иностранец совсем безопасный!» — Лев Моисеевич согласился со мной встретиться и обсудить работу его дочери. Как и все хитрые, мнящие себя великими умами люди он был о себе очень высокого мнения и считал, что стоит ему один раз поглядеть на человека — так сразу же определит, хороший это человек, или нет. Стоит с ним иметь дело, или не стоит.

Вообще-то Ольга могла бы просто заявить, что не нуждается в папенькиных советах — с кем ей иметь дело, а с кем не иметь, но очень хотелось с ним ссориться. Во-первых, она его любила. Какой бы не был Лев Моисеевич — за дочь он бы душу свою отдал. Родная кровь!

Во-вторых, сын Ольги Костенька жил с дедом и бабушкой (как и сама Ольга) ини к чему ему целыми днями слышать стенания о неблагодарной дочери, которая не слушается умных родителей и обязательно поимеет кучу неприятностей. «Лучше пусть все будет сделано по-уму!»

Когда Стив объяснил мне ситуацию (Неловко пожимая плечами и вздыхая — он считал, что не гоже со стороны какого-то там мелкого лавочника так задирать нос, да еще и перед кем — перед всемирно известным, богатым как Крез писателем!), я ни минуты не раздумывая попросил его назначить встречу со строптивым ювелиром, дабы попробовать его уговорить отпустить дочку в люди. Мне на самом деле очень была нужна профессиональная машинистка. Я буквально разрывался на части, пытаясь успеть сделать сразу несколько очень важных для меня дел: нужно было как можно быстрее писать книги (куй железо пока горячо!), заниматься делами продюсерского центра, который мы основали совместно со Страусом, а еще — сниматься в роли Сириуса Блэка в фильме по моему «Гарри Голдману». И кроме всего этого была еще куча дел — например, общаться с известной юридической конторой, которую мы с Пабло наняли для борьбы с английскими букмекерскими конторами, которые внаглую отказались платить Пабло гигантский выигрыш, который ему причитался после ставки на мою победу в бое с Мохаммедом Али. Вернее — причитался мне, Пабло был тут лицом подставным.