1968 - [14]

— Во вторник утром, — сказал Тевенон, — я забрал Эрика из комиссариата Пантеона.

— Его не избили?

— Нет, а жаль, это бы его остановило.

— Кто знает…

— Этот негодник даже не поблагодарил меня!

— С сыном Порталье то же самое. Вчера вечером он со мной даже не поздоровался, заперся у себя в комнате и принялся слушать революционные песни.

— Я всю ночь провисел на телефоне, — продолжал Тевенон, — звонил в Божон, в префектуру, меня теперь знают все парижские комиссары.

— Значит, он у своих приятелей.

— Боюсь, что так. Генерал прав, надо держать их в ежовых рукавицах.

— Хулиганье, друг мой, мы с вами вырастили поколение хулиганов.

Когда они оба, прекрасно подстриженные, вернулись на свои места, заседание уже началось. Пьер Мендес Франс[38] убежденно говорил с трибуны: «То, что сегодня, быть может, несколько беспорядочно выражают студенты, полностью разделяет и молодежь, работающая на стройках и фабриках…»

В это же время недалеко от площади Мобер старенький зал Общества взаимопомощи был забит до предела. К митингу, который так долго откладывали троцкисты, продолжали присоединяться протестующие всех мастей, сзывая туда друг друга прямо на улице. На сцене, перегороженной огромным лозунгом

«От бунта — к революции!» за длинным столом со свисающей скатертью сидели делегаты, приехавшие из соседних стран: Италии, Бельгии, Испании и Голландии, — а у микрофона один из активистов объяснял, что немцы не приехали не по своей вине:

— Сегодня утром в Орли полиция отправила обратно наших немецких товарищей Рабеля и Земмлера…

— Мы их снова пригласим, — прокричал Кон-Бендит, — и сами встретим в аэропорту!

За каждой фразой следовали оглушительные овации. У немцев не было никаких шансов прорваться через французскую таможню, между делом выяснилось, что в Страсбурге немецкой театральной труппе запретили въезд под тем предлогом, что в их машине нашли китайские и вьетнамские флаги, каски и листовки. Пришло время придать протесту международный размах, нынешние трудные обстоятельства требовали этого, как никогда. Заранее написанные речи сменялись свободными выступлениями. Любой желающий мог завладеть микрофоном, чтобы призвать к единству, к прекращению бессмысленной вражды разных группировок, когда каждая пытается взять верх над остальными. Надо вместе противостоять режиму. Марко ораторствовал:

— Пока за решеткой остаются студенты и молодежь, мы не можем допустить, чтобы буржуазные университеты вернулись к обычному распорядку.

— Студенты? Слюнтяи! — смеялся некто Эрик Тевенон, в джинсах и черном свитере, обросший трехдневной щетиной, оттесняя Марко, чтобы завладеть микрофоном.

— Рабочий класс не дополнительная, а ведущая сила! Может, превратим Сорбонну в казарму для отрядов республиканской безопасности, а сами переедем в Сент-Уан?

— Долой его! Демагог!

— Маоист!

Как было известно самым осведомленным, к которым Тевенон, кстати, вовсе не относился, сторонники Мао сохранили яростную приверженность рабочему классу еще с тех времен, когда были просто коммунистами. Они отказывались поддерживать чисто студенческие требования, проповедовали на окраинах, словно странствующие монахи-защитники бедных, и даже устраивались под чужим именем работать на завод, чтобы оказаться поближе к тому самому рабочему классу, на который возлагали столько надежд и выходцами из которого явно не были. Им нравилась жесткая организация, секретность, и они одни среди всех левых интересовались военной подготовкой настолько, чтобы самим заниматься боевыми искусствами и на равных противостоять правым экстремистам. Сегодня вечером они чувствовали себя не в своей тарелке. Зная об их крайней позиции, никто больше не обращал на них внимания. На этом бурном собрании родилась новая идея — создать студенческие советы, комитеты из рядовых членов, которые будут бороться и разъяснять свою позицию людям. Согласно журналистским опросам, уже две трети населения симпатизировали движению.

Марко, Порталье и Теодора вышли из зала и стали пробираться по узким улочкам, спускавшимся к набережной Сены. Они продолжали спорить уже между собой. Порталье раздражали сторонники Мао:

— Какие-то они блаженненькие.

— Объясни, что ты хочешь сказать, в политических терминах, — потребовал Марко.

— Ладно. Они любят страдать без всякой необходимости, как мученики. А еще они врут рабочим: сами-то могут уйти с завода, когда им надоест, а настоящие рабочие — нет. Те мечтают заработать себе на машину, на домик, скопить деньжат…

— Марианна считает, что так можно лучше понять действительность, — сказала Тео, — у нее есть любимая китайская фраза: «Сойти с коня, чтобы собирать цветы».

— Ага, чертополох, — сказал Марко, — охапками.

— Да что Марианна в этом понимает? — бросил Порталье с досады, потому что девушка сегодня не пришла, и он дулся на нее за переменчивость.

— И вообще, плевать нам на них! — снова заговорил Марко. — Заваруха будет что надо.

— Мы займем Сорбонну!

— Тем лучше, — добавила Теодора. — Хорошо бы забрать оттуда мой мопед. Я его как раз на днях там припарковала, а теперь из-за жандармов к нему не пробраться…

Они втроем обняли друг друга за плечи и, громко смеясь, зашагали по Архиепископскому мосту.