1961 новый заговор сибирской целительницы - [47]

Дорогая Наталья Ивановна, я отнял много Вашего времени и сейчас поясню зачем. Дело в том, что я уже далеко не молод, и я не знаю, когда придет мой конец. Боюсь, что кто-нибудь после моего ухода возьмет в свои руки ритуального божка и по моей вине случится непоправимое. Выкинуть его я боюсь и просто не знаю, как следует правильно поступить. Если он попадет в плохие руки, то может разразиться война. Мало ли что захотят совершить враги, я все же русский и Россию люблю. Могу ли я рассчитывать на Ваше позволение прислать Вам в дар ритуального божка? Ваши книги я покупаю в Америке, в русском магазине. Не зная Вас, верю Вам и обожаю Вас».

Как спасла старинная молитва

Из письма:

«Хочу рассказать Вам, Наталья Ивановна, об одном случае. Если Вы посчитаете нужным, я не против того, чтобы Вы напечатали его в Вашей книге.

В годы советской власти я была атеисткой. Работала сперва в комсомольской организации, а затем меня перевели в партком. Однажды ко мне поступила жалоба, а точнее сказать, анонимка. Такое бывало часто, когда кто-то считал, что он прав, и искал правды, или тогда, когда кто-то хотел кому-то насолить и сводил таким образом счеты со своим врагом.

В анонимке было сказано, что работница нашей фабрики Зоя Г. является дочерью боговерующей колдуньи, которая лечит людей травами и молитвами, что в принципе против закона нашей партии. Поскольку в анонимке было слово „партия“, я обязана была разобраться в этом вопросе, и я поехала по указанному в письме адресу.

Приехав на нужное мне место, я увидела небольшой деревянный дом, возле которого стояли люди, ожидая своей очереди. Не спрашивая, кто следующий, я вошла в этот дом. В комнате на стуле сидел ребенок, а перед ним стояла старая женщина и держала свечу в руке. Чуть в стороне сидела мать ребенка, ожидая, когда старуха дочитает молитву. Я тоже стояла молча и ждала, когда эта знахарка закончит начатое дело.

Когда мать с ребенком ушли, я обратилась к этой женщине с вопросом: какое она имеет право нарушать советские законы и одурманивать молитвами трудовой народ? Говорила я громко и грозным голосом, так как была уверена в своей правоте. В газетах того времени про веру в Бога было много карикатур и разоблачающих статей. Всякие знахари, шептуны в то время могли поплатиться по закону. Я сказала этой старухе, что все, что она совершает, карается суровым наказанием, и обещала ей всякие неприятности. Сказала, что этим же вечером к ней заявится милиция, и ее будут судить. А дочь ее Зою уволят с работы, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Надо сказать, слушала она меня без испуга. А когда я закончила говорить, она тихо, но твердо произнесла: „За слезы людей, читающих Богу молитвы, их истязатели прольют не слезы, а кровь. Бог любит нас и нам помогает. А мы, простые знахари, всегда помогаем Его именем другим. Ты в Бога не веришь, а значит, Его не любишь, а я за Бога пострадать не боюсь. Но жалко мне, что ты не понимаешь того, что молитвы могут, и я обещаю тебя прозреть!“

После этих слов она достала из-под скатерти лист бумаги и написала на нем несколько строк. Затем она подала его мне и сказала: „Через пару дней в твоем доме будет беда. И когда ты поймешь, что никто тебе не поможет – ни партия твоя, ни врачи и ни твой характер, – возьми и прочти мою молитву с этого листа, и ты поймешь, что знахарская молитва намного сильнее и партии, и врачей, и тебя“.

Через два дня после этого я возвращалась с собрания и случайно оступилась. Я упала наотмашь, со всей силы на каменную плиту, повредив себе ребра и голову. Меня нашли под утро всю в крови и без сознания. Очнулась я на кровати в больничной палате. Еще не открыв глаза, я услышала разговор партийного начальника госпиталя и врача. Они досадовали, что именно к ним меня привезли и что мое положение из рук вон плохо. Мужской голос утверждал, что у меня сломаны ребра и травма головы, не совместимая с жизнью. Потом они ушли, считая, что я без сознания, а я не могла от боли даже слово сказать. Боль была настолько ужасная, что было невыносимо даже двигать языком. В мое тело и голову будто тыкали раскаленным металлом. Я почему-то сразу поняла, что скоро умру.

Когда я снова пришла в себя, была глубокая ночь. Все та же нестерпимая боль пульсировала в голове и теле. С трудом повернув голову, я увидела силуэт стакана на прикроватной больничной тумбочке и ощутила сильную жажду. Медленно, с большим усилием я приподняла руку и стала тянуть ее в сторону тумбочки. Но рука не слушалась и мелко тряслась. Пальцы мои коснулись холодного стекла стакана и опрокинули его. Стакан покатился и упал. В тишине ночи это прозвучало оглушительно громко. В комнату заглянула ночная сиделка и, услышав мой стон, включила в палате свет. Подойдя ко мне, она низко наклонилась и произнесла: „Бедная! Наверно, уже отходит, а врача нынче нет. Да и что толку! Сказали, что ты, голубушка, скоро умрешь“. Услышав эти слова, я залилась слезами. Они текли из моих глаз молча и обреченно.

Осознавая, что сказанное ночной нянькой правда, я страстно захотела жить. Почти неслышно, хриплым, не своим голосом я проговорила: „В моей сумке лист бумаги, дайте. Дайте мне его!“ Санитарка, или кто она была, я не знаю, проворно взяла мою сумку, которая стояла на моей тумбочке и которую, видимо, доставили в больницу вместе со мной. Порывшись, она достала из сумки лист с написанной на нем молитвой и, заглянув в нее, сунула мне ее в руки, отводя при этом глаза. Будто тяжелую, неподъемную гирю, я поднесла листок к глазам и стала читать. При словах, где звучало имя Божие, стоящую рядом с моей койкой санитарку сдуло, как ветром. Видимо, она ушла из палаты, чтобы не участвовать в крамольном деле. Первый раз чтение этой молитвы мне далось с огромным трудом, но я ее читала снова и снова. Сколько раз я ее прочла, до сих пор не знаю, сорок или сто раз, но от усилий или от напряженного чтения этой молитвы я постепенно покрывалась потом, который лился со лба мне прямо в глаза. Не помню, как я уснула. Я будто провалилась в сугроб.