1947. Год, в который все началось - [11]
Четвертая причина — кое-что иное. Порой нет вообще никакого рационального повода, чтобы один человек умер, а другой уцелел, будь то в геноциде или на войне. Такие слова, как «везение» и «чудо», суть не что иное, как орнамент, приукрашивание непостижимых обстоятельств. Никто не способен определить, чтó тяжелее — умереть или не умереть, никто не способен подсчитать цену выживания, эпизодическую уплату долгов.
Отец Йосефа пропал. В памяти — запах его бритвенного лосьона. На регистрационном бланке детского приюта в Штрюте кто-то написал: «Погиб на принудительных работах на Украине». И еще: «Мать на пути в Палестину».
Лилли отправила Йосефа сюда, а теперь вдруг приехала. В сумке у нее венгерские колбаски, и она спрашивает, как он поступит со своим будущим, спрашивает сейчас, посреди урока.
Она что же, так и ехала из Венгрии в американскую зону Германии с колбасками в багаже?
Йосеф хочет остаться с детьми в лагере? Она рассказывает, что снова вышла замуж. Может, он вернется с нею назад, в Будапешт, к отчиму? Они стоят в коридоре. Или он поедет с сионистами в Эрец-Исраэль? Йосефу нравится вкус венгерских колбасок, сочных, красных от паприки, с белыми кусочками сала. Йосеф постоянно голоден.
«Знак нашего времени — развалины, — пишет немецкий писатель Ханс Вернер Рихтер в своем журнале „Дер руф“ („Призыв“). — Они окружают жизнь. Это внешний символ внутренней неуверенности человека в наше время. Руины живут в нас, а мы — в них. Это наша реальность, которая требует, чтобы ей придали форму».
В центре Берлина стоит самый страшный из домов, пострадавший от бомбежек, с черными от утраченной власти окнами. Строительные камни плотно примыкают друг к другу. Ничтожен был тот, кто входил туда, ничтожен, а вскоре мертв: этот дом был штаб-квартирой гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе, 8.
На пятом этаже находится архив гестапо, миллионов девять листов бумаги. В общей сложности две тонны документов. Там и в близлежащих берлинских развалинах десяток американских юристов предпринимает сейчас раскопки, сортирует и анализирует документы за документами, факты за фактами, преступления за преступлениями. Если состоятся судебные процессы, если будет вершиться правосудие, то для этого необходима доказательная база. И они методично раскапывают обломки тщательно выстроенного административного собора нацистской Германии.
В Берлине весна. Молодой юрист Бенджамин Ференц отвечает за подготовку будущих военных трибуналов в американской зоне. Именно в эти дни к нему в контору заходит один из его сотрудников, швейцарец, занимающийся документами одного из отделов немецкого министерства иностранных дел близ Темпельхофа. Оказывается, он обнаружил дела, о существовании которых никто не знал. Скрупулезные записи, страница за страницей, будто сделанные необычайно дотошным ревизором: детальный учет убийств евреев, цыган, участников движения Сопротивления, душевнобольных, мужчин, женщин и детей — убийств, совершенных на советской территории. Отчеты касательно событий в Советском Союзе.
Бенджамин Ференц начинает читать ежедневные записи, сделанные четырьмя айнзацгруппами[14] «A», «B», «C» и «D» начиная с 22 июня 1941 года, когда нацисты напали на Советский Союз. На столе перед ним маленький арифмометр. Он складывает цифры. Когда количество убитых в сумме переваливает за миллион, он откладывает бумаги и едет в Нюрнберг, чтобы поговорить с начальником, бригадным генералом Телфордом Тейлором. Необходим еще один Нюрнбергский процесс.
Сначала Тейлор отвечает «нет». Не хватает не только денег и юристов, Пентагон вообще ограничил расходы на послевоенное правосудие. Да и народ не поддерживает многочисленность судебных процессов. Люди хотят жить дальше. Но Бенджамин Ференц ссылается на вновь найденные отчеты. Документы однозначны.
«We can’t let these guys go»[15].
Бригадный генерал Телфорд Тейлор соглашается при условии, что в роли обвинителя выступит сам Бенджамин Ференц. Ему двадцать семь лет, и никогда прежде он не вел судебных разбирательств. А теперь начнет крупнейший в мире процесс об убийстве.
Если Симона де Бовуар безоглядно влюбилась в Чикаго в писателя Нельсона Альгрена, по ее письмам домой, Жан-Полю Сартру, этого никак не скажешь. Она отправилась дальше, на Западное побережье, с лекциями о морали и экзистенциализме, живет у друзей.
В этот четверг 13 марта она пишет Жан-Полю письмо, сидя на террасе в Лос-Анджелесе. Она запаслась сигаретами и мартини, и перед нею открывается вид на кроны эвкалиптов и океан. Калифорнийское небо высокое и синее. Ну вот, пишет Симона, она здесь словно королева в легкомысленном, поверхностном американском мире, тогда как подлинная жизнь и Жан-Поль, на которого она целиком полагается, остались дома, во Франции. Разница между ее американским существованием и ее подлинной жизнью в Париже огромна, точно океанская бездна.
«Наверно, было бы больно, если б не сильное ощущение, дорогой мой, что ты и я — одно и что в начале мая я найду тебя совершенно таким же, как когда мы расстались».
Нельсона Альгрена она упоминает вскользь. Сообщает о нем в конце письма, небрежно, мимоходом:
Многослойный автобиографический роман о трех женщинах, трех городах и одной семье. Рассказчица – писательница, решившая однажды подыскать определение той отторгнутости, которая преследовала ее на протяжении всей жизни и которую она давно приняла как норму. Рассказывая историю Риты, Салли и Катрин, она прослеживает, как секреты, ложь и табу переходят от одного поколения семьи к другому. Погружаясь в жизнь женщин предыдущих поколений в своей семье, Элизабет Осбринк пытается докопаться до корней своей отчужденности от людей, понять, почему и на нее давит тот же странный груз, что мешал жить и ее родным.
Книга рассказывает о жизни и творчестве ленинградского писателя Льва Канторовича, погибшего на погранзаставе в первые дни Великой Отечественной войны. Рисунки, помещенные в книге, принадлежат самому Л. Канторовичу, который был и талантливым художником. Все фотографии, публикуемые впервые, — из архива Льва Владимировича Канторовича, часть из них — работы Анастасии Всеволодовны Егорьевой, вдовы писателя. В работе над книгой принял участие литературный критик Александр Рубашкин.
В год Полтавской победы России (1709) король Датский Фредерик IV отправил к Петру I в качестве своего посланника морского командора Датской службы Юста Юля. Отважный моряк, умный дипломат, вице-адмирал Юст Юль оставил замечательные дневниковые записи своего пребывания в России. Это — тщательные записки современника, участника событий. Наблюдательность, заинтересованность в деталях жизни русского народа, внимание к подробностям быта, в особенности к ритуалам светским и церковным, техническим, экономическим, отличает записки датчанина.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.