1941. Козырная карта вождя. Почему Сталин не боялся нападения Гитлера? - [34]
– Приезжайте с наркомом в Кремль» («Воспоминания и размышления», с. 233).
Отметим, что, по словам адмирала Кузнецова, «нарком обороны и начальник Генштаба были вызваны 21 июня около 17 часов к И.В. Сталину. Следовательно, уже в то время под тяжестью неопровержимых доказательств было принято решение привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его. Значит, всё это произошло примерно за одиннадцать часов до фактического вторжения врага на нашу землю» («Накануне», с. 300). Если же верить Жукову, это было несколько не так...
«Захватив с собой проект директивы войскам, – продолжает Георгий Константинович, – вместе с наркомом и генерал-лейтенантом Н.Ф. Ватутиным (прим. автора: в действительности, согласно журналу посещений, Ватутин в сталинском кабинете в этот день вообще не появлялся) мы поехали в Кремль. По дороге договорились во что бы то ни стало добиться (!) решения о приведении войск в боевую готовность. И.В. Сталин встретил нас один. Он был явно озабочен.
– А не подбросили ли немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт? – спросил он.
– Нет, – ответил Тимошенко. – Считаем, что перебежчик говорит правду.
Тем временем в кабинет И.В. Сталина вошли члены Политбюро.
– Что будем делать? – спросил И. В.Сталин.
Ответа не последовало» («Воспоминания и размышления», с. 233).
Подчеркну: в данном случае «маршал победы» допускает очередную неточность: согласно журналу посещений, во время вышеописанной сцены в кабинете, помимо военных, уже находились несколько членов Политбюро. Возможно, впрочем, что они выходили покурить или в туалет и вернулись как раз к появлению военных.
К тому же, непонятно, какие именно войска «добивались» привести в боевую готовность Жуков и Тимошенко: в этом состоянии уже находились практически все боеспособные моторизованные части и соединения приграничных округов, как минимум часть стрелковых корпусов «первой линии», тыловые стрелковые корпуса фронтов, выдвигавшиеся к кордону, военно-морской флот, и, если верить И. Буничу, ПВО и авиация... В Одесском же военном округе в боеготовом состоянии находились и передовые стрелковые соединения: об этом сообщил в своих мемуарах К.А. Мерецков. Думаю, что в действительности военные могли просить сталинского разрешения немедленно передать в округа условный сигнал для вскрытия «красных пакетов» с планами нападения на Германию и её союзников – дабы упредить наступление немцев и ударить первыми. Считаю, что в тот вечер они возили к нему проект именно такой директивы. Но Сталин, зная то, чего не знали они, мог (вполне резонно!) решить не торопиться и подождать дальнейшего развития событий, шедших (как он считал) в полном соответствии с его собственным хитроумным планом.
Оценим описанную сцену. С утра 21 июня Политбюро целый день занималось исключительно подготовкой к войне. Несмотря на это и невзирая на весь массив информации о подготовке немцами вторжения, которое должно было начаться в 4 часа утра следующего дня, высший руководитель страны спрашивает у «товарищей по партии»: «Что будем делать?» И это в ситуации, когда любому – даже никогда не имевшему отношения к армии – человеку, совершенно понятно, что именно надо делать в подобной обстановке: простыми, давно известными в округах кодовыми словами, прямо по телефону объявлять тревогу и приводить в действие пусть и не утверждённые планы прикрытия границы. Всё это, по признанию советских же маршалов, заняло бы «каких-то двадцать минут». Как справедливо написал по этому поводу бывший советский офицер-танкист Кейстут Закорецкий в своей статье «Загадка директивы (без номера) один»: «Объявите боевую тревогу по телефону, а потом обсуждайте всё, что угодно!» (сбн. «Правда Виктора Суворова. Окончательное решение», с. 273). Привычное объяснение этой удивительной ситуации заключается в том, что Сталин и его верные подручные являлись доверчивыми идиотами. Я же считаю, что они, может, и не были очень умными людьми (иначе не делали бы революцию и не строили бы коммунизм), но в то же время обладали колоссальными хитростью и подозрительностью.
«Коварный Хозяин, – пишет Эдуард Радзинский в книге «Сталин. Жизнь и смерть», – восточный политик, первым правилом которого было не доверять никому, вся стратегия которого состояла в том, чтобы усыпить бдительность врага, вдруг оказался так доверчив к старому врагу и настолько был им усыплён, что не обращал ни малейшего внимания на постоянные предупреждения. Он абсолютно доверяет лгуну Гитлеру, который столько раз предавал, нарушал слово! Это возможно, если только речь идёт о другом человеке, но не о нашем герое! У него не тот характер. И он доказал это всей своей жизнью» (с. 482). В общем, совершенно справедливо подчёркивает Радзинский, «эта версия (прим. автора: об идиотизме и доверчивости Сталина и Молотова) вызывает изумление» (там же). Радзинский лишь резюмировал с десяток характеристик Сталина, данных самыми различными людьми, которым пришлось иметь с ним дело. Все они говорили об одном и том же: никогда никому не верил; очень умный и хитрый (Геббельс говорил о «крестьянской хитрости»); прекрасная память на детали; весьма работоспособный; коварный; предельно жестокий; никаких сантиментов; очень своеобразное (и очень злое) чувство юмора; крайне злопамятный; самодур. Добавим, что стремление к безграничной власти во всё больших масштабах являлось, пожалуй, его единственной и, судя по всему, маниакальной страстью. В общем, сказки советских и многих западных историков о «доверчивости», «идиотизме» и даже «душевном параличе» Сталина меня абсолютно не убедили.
