1940-Счастливый год Сталина - [5]

«Вышинский» Гитлера, вселявший в современников страх юрист Роланд Фрайслер, никогда, тем более в мирное время, не смог бы вы­носить обвинительные приговоры, на основании которых в целом ло­яльная партийная, военная и дипломатическая элита Третьего рейха после полученных под пытками «признаний» расстреливалась бы как стая бешеных собак[20].

Сталин же — в отличие от Гитлера — не только определял объ­ем символических благ, призванных духовно сплачивать советское общество, но сам являлся символом summum bonum (высшего блага) Нового мира, и, очевидно, эта весть простиралось далеко за пределы Советской России, адресуясь действительно или предположительно страждущим ее во всем мире. Большевизм — и это составляет его ис­ключительную особенность по сравнению со всеми другими обще­ственными переворотами — выступил с программой искоренения всех структурных, духовных, общественных и исторических источ­ников порождения социальной несправедливости, т. е. он стремился к тому, чтобы радикально, раз и навсегда «ниспровергнуть все отно­шения, в которых человек является униженным, порабощенным, бес­помощным, презренным существом»[21].

Словосочетание «все отношения» включало действительно все — начиная с собственности, денег и капитала, вплоть до культуры лич­ного общения. На это революционное вероисповедание указывал, в частности, еще и столетие спустя после Маркса польский писатель

Александр Ват: «На чем основана вера революционера? Для создания чего-то нового необходимо разрушить до основания старое. Вырвать его с корнем. Взорвать устои»[22]. Подобное ниспровержение всех от­ношений возможно только тогда, когда (а) этого хотят действительно все (т. е. у всех членов общества одни и те же интересы) или (б) это­го хочет небольшая группа людей, готовых пойти на все. Поскольку вариант (а) означал бы откладывание необходимого переворота до греческих календ, логически напрашивается альтернатива в виде ва­рианта (б), для осуществления которого требуются организационные меры. Такова исходная посылка для зарождения идеи и практики авангардной партии, или партии «нового типа». Именно это и совер­шили Ленин и его большевики в России.

Легитимированное таким образом распорядительное всевластие Сталина ни в какой другой исторический отрезок времени не дости­гало столь высокого уровня, как в 1940 г. В предыдущий период, в первом десятилетии после революции 1917 г., т. е. до 1927 г., Сталин, на которого с недоверием взирали его «единомышленники», внача­ле играл лишь подчиненную роль в тогда недооценивавшемся пар­тийном аппарате. Он был поглощен непрерывной внутрипартийной борьбой с другими деятелями и группировками, исход которой всег­да был непредсказуем, так что тогда счастье вряд ли ему улыбалось. Даже когда наконец взошла его звезда, когда в ходе политбюрокра- тических боев были повергнуты все его противники из различных партийных группировок, он не мог быть уверен в своей неуязвимости перед лицом неприятных неожиданностей, как это случилось весной 1934 г. на «съезде победителей». Только после этого, в перипетиях «Большой чистки», он стал ощущать то, что описывал польский пи­сатель Стефан Жеромский: «Счастье приливало к его сердцу теплой мягкой волной..,»^2К Ричард Лурье в своем одноименном романе вкла­дывает в уста Сталина весьма точно попадающую в суть ситуации фразу: «Я счастлив тем, что избавился от всех врагов России»[23].

А после 1940 г.? Не следует ли присовокупить к сталинскому сча­стью также победу над Гитлером? Конечно, военная победа вызывала удовлетворение и обещала советскому обществу безопасность в буду­щем. Но нужно иметь в виду, что именно тогда Сталин безвозвратно утратил свое неоспоримое материальное и духовное господство, ко­торым он располагал еще пять лет назад. И произошло это не только вследствие окрепшего во всем мире капитализма (с его монополией на атомное оружие) и холодной войны. Дело скорее в том, что бла­годаря распространению социализма на Центральную и Восточную Европу и Азию на почве иных культур взросли новые коммунисти­ческие лидеры, обладавшие собственной харизмой, такие, как Хо Ши Мин, Иосип Броз Тито, Мао Цзэдун. Возникли антиимпериалисти­ческие союзы государств (третий мир, неприсоединившиеся страны), на которые уже не распространялась Его неограниченная власть. От­ныне надо было считаться с новой конфигурацией мирового полити­ческого ландшафта, изменившаяся ситуация была совершенно чужда культуре господства «второго большевизма», как Франсуа Фюре³⁰ определял сталинизм. Все это, надо полагать, едва ли подкрепляло ощущение счастья у Сталина.

Строительство социализма «в отдельно взятой стране» означало начало и конец сталинской мечты о счастье. Это еще одна из причин постулирования нами 1940 г. как счастливого года Сталина.

В первый день нового 1940 г. Елена Булгакова с надеждой отча­явшегося человека записала в своем дневнике: «Самый тяжелый год моей жизни, 1939, канул в прошлое, дай-то Бог, чтобы 1940 год не стал таким же!»[24] Для нее 1940 г. начался, как и для многих советских людей тогда, страданиями и несчастьями: 10 марта 1940 г. умер ее муж, Михаил Булгаков, один из самых видных сатириков советской литературы. Умер он своей смертью, будучи действительно больным, а не в Лефортово или на Колыме, что по тем временам было скорее исключением.