1923 - [43]

— Молодец, — горько сказал он и подумал о жене. Ощущение стыда не проходило. Он достал из кармана пачку червонцев. Это были четвертные – совершенно неимоверная по тем временам сумма. Николай дал её продавцу и сказал.

— Посчитайте. Я самозванец. Лжедмитрий. Он подошёл к зеркалу, у которого продолжала вертеться Надька и посмотрел на себя. Самоуничижаться дальше было уже опасно для здоровья.

— Ты знаешь, — сказал он, — один умный и жестокий человек сказал, что настоящего мужчину нельзя купить. Но его можно соблазнить женщиной. А вот женщину надо одеть в бриллианты. Теперь я понимаю, что он имел в виду.

Умный был Николай. Диалектик, как сказали бы при советской власти. Всё мог объяснить – сначала так, а потом эдак. Только от самого себя это не спасало. Поэтому, наверное и не шли дела. Слишком часто приходилось выбирать сердцем. А надо бы попроще, попрямолинейнее. Ну ничего, может быть эти уроки пойдут мне на пользу.

Он нашёл оправдание и ему полегчало. А тренированная совесть подсказывала и другие аргументы. Если можно будет уходить с товаром, то вот он товар. Деньги есть, закупиться, в 21 веке это будет недешево стоить.

Подходя к машине, Надька увидела взгляд Александра и гордо вскинула голову. А тот всё смотрел и смотрел на неё. Что-то наверное своё вставало у него перед глазами, потому что лицо его напряглось, и в прищуренных глазах появились стальные тона. Он встал, открыл дверцу и аккуратно подсадил даму под локоть. Николай, удивлённо смотревший за этой мизансценой только присвистнул мысленно.

— Ну вам, господа, только лестницы не хватает.

— Какой лестницы, — удивился Саша.

— Широкой, с красно-синим ковром. Чтоб подниматься в бельэтаж под стук булавы дворецкого. Ничего, всё ещё будет. Как сказал другой великий и жестокий человек «Будет и на нашей улице праздник!».

Квартира прозаика была большой и богатой. Как у нового русского. Только телевизоров не было. Зато был рояль. Белый. Николай тут же представил на нём Надьку. Выглядело очень эротично.

Он представился и дал бумажку от Шевырёва. Мог бы и не давать – будущий основатель жанра смотрел на Надежду и все бумажки были ему пофиг.

Вот и прекрасно, подумал Коля и пошёл давать бумажку какому-нибудь другому сменовеховцу. После недолгих поисков им оказался сам Устрялов – основатель и главный идеолог движения.

— Скажите, а как вы сформулируете национальную идею? — заинтересованно спросил Николай. Беседа, начавшаяся с решения вопросов конкретно-оперативных, вскоре всерьёз захватила его.

— Возвращение страны в ранг Великой Державы и естественные границы.

— То есть?

— Балтика, два океана и линия пустынь и гор на юге.

— Любая граница потребует потом предполья, да и развитие техники будет постоянно менять представления о физической надёжности преграды.

— Это будет потом. А пока так. И большевики очень много сделали в этом направлении.

— Конечно. Сама идеология марксизма агрессивно-наступательная, поэтому и правящая верхушка будет поддерживать это направление.

— Идеология – это шелуха исторического процесса. Какая разница, под какие слова будут умирать русские солдаты где-нибудь на Гиндукуше – «Самодержавие, православие и народность» или «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». На зато это даст нам возможность освоить Евразийскую степь и горные равнины Турана. А это – снижение демографического давления в деревне и ликвидация земельного голода. Каракумы станут цветущим садом в руках русского крестьянина.

— Звучит заманчиво. И сколько крови вы отмерите народу пролить за эти свершения?

— Если это не сделают национальные силы, это сделают за нас другие. И пролитая при этом кровь не будет служить славе русского народа. Разделённая на множество мелких формирований она погрязнет в грызне и холуйстве перед экономической и военной мощью Великих держав. Большевики сумели сплотить народ во имя идеи, пусть мифической идеи III Интернационала. И долг любящего Родину русского – быть вместе с ними. Наносы чуждой народу идеологии уйдут, но останется мощь и сила Державы.

В этом человеке, столь спокойно философствующем на диване под приглушенный свет торшера подкупала не сколько любовь к России – тут Николай мог очень долго с ним спорить, сколько жертвенность и готовность жизнью оплатить эту любовь. Они не были наивными интеллигентами и знали, куда и на что едут. И они сознательно делали это. Потому что понимали – без их знаний и связей народу труднее будет залечить раны революции и гражданской войны. Это и было то интеллигентское служение народу, которое вызвало восхищение.

Нет, и не под чуждым небосводом,

И не под защитой чуждых крыл,

Я была тогда с моим народом,

Там, где мой народ, к несчастью, был,

— проговорил он про себя бессмертные строки.

В комнату заглянули дамы. Они стали что-то щебетать, тянуть мужчин за рукав и беседа затихла сама собой.

— Спасибо, профессор, — сказал на прощание Николай. — Я надеюсь на продолжение беседы, но если мы не встретимся с вами, то знайте, я буду помнить эту встречу.

В большой комнате играла музыка, кто-то танцевал, кто-то с тарелкой, а-ля фуршет, стоял в уголке, люди двигались и общались, благо площадь комнаты позволяла. Он поискал глазами Надежду. Она стояла около молодого человека, который с интересом ей что-то рассказывал. К штатскому пиджаку на розетке был привинчен орден. Николай кивнул ей и пошёл искать другого собеседника – надо было уточнить ряд деталей эмигрантской жизни.