1923 - [2]

— Как сглазил кто, — хмыкнул Николай, оторвавшись от картины вечернего города. Последний этаж обеспечивал широкий обзор Пресненского района города Москвы. Фонари уже освещали Малую Грузинскую, значит уже пять, время идти за дочкой в садик. Жена была на работе, так что пора – надо забрать ребенка и приготовить ужин. Это было несложно, даже как-то приятно. По крайней мере, — сразу виден результат и это радует.

Натянув дубленку, он подумал и не стал выключать свет. Пусть горит, надо, чтобы народ привык к тому, что свет есть, а людей нет. Это поможет при разборках. Будем на это надеяться, по крайней мере. Открыв дверь, Николай внимательно оглядел площадку и лестницу. На этот раз никого не было. Попав в эту ситуацию каждый день ждёшь каких-то неприятностей, а в особенности, кредиторов у подъезда. Непонятно, то ли сразу арестуют, то ли будут воспитывать. Воспитываться не хотелось, поэтому открывание двери из подъезда на улицу тоже требовало серьёзного усилия души. Там тоже вроде бы не ждали. Хотя чёрт его знает – напротив дома одна из крутых обменок, поэтому постоянно народ и машины. Причем все как на подбор дорогие. Которая из них по мою душу – не ясно, но вроде бы никто не дёргается меня хватать. Значит не к нам сегодня. Что ж, господи, спасибо за этот день. По крайней мере, — не в камере и не в подвале.

Быстро перебежав пространство перед подъездом, Николай пошёл к остановке. До садика было недалеко и одну остановку можно было проехать. А можно и пройти, но пеший путь лежал, к сожалению, мимо дороги, где могли ждать разные люди, общаться с которыми не хотелось. Поэтому лучше кругом – так хоть и длиннее, но и бог с ним. Времени всё равно куча – как минимум полчаса.

Похоже, что сегодня действительно никого по душу Николая не было – машины, как стояли, так и продолжили стоять, разве что только крепкие ребята понесли свои мешки с деньгами в небольшой подвальчик, где располагался обменный пункт. Удачи вам, мужики, носите побольше и почаще. Мы тоже носили, — ностальгически хмыкнул он, вспоминая как вез в мешке три миллиона через весь город. Справедливо полагая, что чем меньше об этом думаешь, тем лучше, он тогда не взял никого, и, загрузив с водителем мешки в свою старую «Волгу», лихо поехал от Кропоткинской в Головино. Пока ехал, много передумал, особенно в тот момент, когда на Алексеевском переезде увидел остановленное движение и кордон из трех милицейских машин, перегородивших спуск. В тот раз оказалось не по его душу. А так могли и пристрелить – сумма того стоила.

Было не холодно, и промозглая московская слякоть сильно ощущалась теплыми порывами ветра, продолжавшего швыряться снегом. Полуботинки, как всегда намокли, и к дверям детского садика он подходил весь в снегу, оставляя на лишенном снега крыльце мокрые чёрные отпечатки. Из двери пахнуло теплом, детские голоса активно делились впечатлениями от прожитого дня. Родители тщательно одевали своих чад, логопедически проговаривая сложные слова из рассказов ребятни.

Дочка выбежала едва только увидела знакомую куртку. Наша группа была самой маленькой, девочка ещё не говорила, хотя всё понимала и добивалась своего энергичными движениями и начальственным «ы-ы». Одевая ребенка, Николай отвлекся от печальных мыслей, ибо сей процесс требует, как известно каждому, внимания и сосредоточенности. Одежды было много и надо было ничего не забыть. Ребёнок как мог помогал, сжимая пальцы в кулачок когда надевал куртку и, указывая на те детали туалета, которые папа мог по незнанию пропустить.

Домой поехали на троллейбусе, благо рогатый стоял на своей конечной, поджидая спешащих пассажиров. Их было не много, но все быстро рассаживались, занимая латаные сидения, пристраиваясь там надолго и основательно.

— Нам спешить некуда, — сказал Николай дочери, стараясь не сильно отдаляться от дверей. — Наша с тобой – следующая. Смотри, вот машинки едут, у них огоньки горят. Огоньки красные и беленькие.

Так под рассказ об особенностях дорожного освещения они доехали до своей остановки, и, перебежав дорогу, пошли домой. Дочка сразу увидала качели на детской площадке, и тут же потянула к ним, начав свое призывно-начальственное мычание. Стоять под мокрым снегом и качать ребенка не прельщало нисколько, и Николай начал судорожно рассказывать про Мишку, который ждёт Сашеньку и про папин чай, который остывает. На слово "чай" ребёнок среагировал – папа, в отличие от остальных, пил сладкий. И дочка очень любила именно его. Мама была против, убеждённая, что страшный кариес сейчас же накинется на беззащитное создание. Развивая полученный успех, папа, перешёл к описанию конфетки, которую львёнок принес по случаю хорошего поведения дочурки. Это сильно заинтересовало Александру, и уже широко шагая в сторону дома, Николай чувствовал весьма серьёзный напор детёныша, тянувшегося к удовольствию получаемому от конфеты «Алёнки» из фирменного «Красного Октября» напротив.

— Здравствуй, Николай, — прозвучало как выстрел. В душе физически похолодело. "Вот ведь жизнь", — подумал он, мгновенно приготовившись к самому плохому развитию событий. Пока он поворачивался к говорившему, все возможные варианты промелькнули в мозгу, не оставив впрочем ни одного, более или менее приемлемого.