1920 год. Советско-польская война - [9]

Переходя к проблеме резервов, сразу же скажу, что их группировка совсем не соответствовала какому-нибудь принципу кордона. В апреле, начиная наступление на Южном фронте на Украине, я тщательно обдумывал, как смогу помочь Северному фронту в случае, если он будет атакован. Над этим вопросом – возможностью контратак со стороны противника – я задумывался часто, причем придерживался мнения, расходящегося с точкой зрения моего ближайшего окружения. Так, генерал Галлер, бывший в то время у меня начальником штаба, считал, что контрудара следует ожидать на том же фронте, где мы перешли в наступление, потому что, по его мнению, именно на юге противник сосредоточил свои главные силы, разбившие Деникина, и там нарастала новая опасность в виде крымской операции Врангеля. Ему казалось логичным ожидать оттуда и контрнаступления, а в том, что оно будет, мы не сомневались. Что же касается меня, то я склонялся к мысли, что контрнаступления следует ждать на том фронте, где мы менее всего сконцентрированы. То есть если бы для весеннего наступления я выбрал Северный фронт, то контрудара ожидал бы на юге, выбрав юг, я бы больше рассчитывал на контрнаступление противника на севере. Тем более тщательно я должен был продумать, чем я буду отражать удар противника.

Таким образом, в резерве на северном фронте были оставлены: в Осиповичах и их окрестностях 6-я пехотная дивизия как резерв 4-й армии; в Полесье к той же 4-й армии выдвигалась 16-я дивизия. Обе эти дивизии поступали в полное распоряжение командующего 4-й армией генерала Шептицкого. Глубоко в тылу, в Лиде, располагалась 17-я дивизия, которую я оставил в своем распоряжении. Наряду с этим на фронте против Литвы, где не было боев, а велось лишь наблюдение, в нашей 7-й армии было две дивизии, из которых немногим более половины дивизии находилось в резерве, всегда готовом к использованию в другом месте. Таким образом, на одном только Северном фронте в резерве было три с половиной дивизии. Если же отнять 16-ю дивизию, которая почти немедленно была втянута в бои на Полесье, то останется две с половиной дивизии.

Это составляло почти половину сил, растянутых в оборонительном кордоне против п. Тухачевского; эти дивизии располагались так далеко, что в первые дни контрнаступления п. Тухачевского не могли подвергнуться его ударам и, вопреки его мнению, их можно было легко бросить на любое выбранное направление.

В еще большей степени это касается других, более глубоких резервов.

Еще дальше, в глубоком тылу, я имел 11-ю дивизию, которая находилась в состоянии реорганизации, а также формирующуюся так называемую 7-ю резервную бригаду в составе трех полков. Таким образом, в глубоком резерве, недоступном для п. Тухачевского, мы имеем уже около 5 дивизий, то есть силы, почти равные тем, что стояли в кордоне.

Более того, при планировании украинского наступления я приказал уже к третьему дню операции подтянуть в мой резерв 4-ю дивизию, расположенную в Коростене, а к четвертому дню – 15-ю дивизию (район расположения Козятынь и Бердичев). Что касается еще одной дивизии, 5-й, которую я хотел иметь готовой для переброски на участок ожидаемого контрудара, то здесь все зависело от степени реорганизации 18-й дивизии, выведенной в резерв в первые дни операции, так как эта реорганизация была ей необходима: как 11-я, так и 18-я дивизии были укомплектованы в основном контингентом старшего возраста, бывшими пленными, из которых они и были сформированы то ли во Франции, то ли в Италии. Это так ужасно сказывалось на моральном состоянии обеих дивизий, что без реорганизации они были непригодны для боя. Хочу отметить, что, действительно, для отражения майского наступления п. Тухачевского 4, 15-я и половина 5-й дивизии прибыли вовремя.

Итак, к началу наступления на Украине резервы, которые я создал, ожидая контрудара противника, в общей сложности составляли 8 дивизий. Из них две могли быть использованы для усиления фронта, оказавшегося под угрозой, и для попытки задержать контрнаступление противника из пяти или шести можно было создать ударную группу в нужном месте или на нужном направлении.

Поэтому мне не кажется правильной оценка п. Тухачевским нашей стратегической группировки. Я склонен думать, что такая ложная оценка вытекала из относительно узкого кругозора п. Тухачевского, который предоставлял право делать выводы из обстановки на всем польско-советском фронте своему главному командованию. Однако это оправдание мне кажется недостаточным, так как сам п. Тухачевский пишет, что, по плану главного командования, основная роль в войне с Польшей была отведена именно ему и войскам, которыми он командовал. А в этом случае п. Тухачевский был обязан более широко и масштабно отнестись и к своей задаче, и к расчетам, которые он должен был производить. Майское наступление п. Тухачевского не удалось; оно было отбито не чем иным, как согласованными действиями всех перечисленных сил из состава глубоких резервов, что полностью опровергает рассуждения п. Тухачевского.

Вопрос кордона и линейного расположения войск заслуживает, по-моему, дальнейшего рассмотрения – мы будем возвращаться к нему и при последующем анализе операций 1920 года. В течение всей прошедшей войны я был таким же принципиальным его противником, как и п. Тухачевский. Я всегда искал выход из любой ситуации в маневре – смело задуманном, требующем большого напряжения моральных и физических сил как со стороны командующего, так и со стороны войск. По-моему, именно это помогло мне довести нашу двухлетнюю войну до счастливого для нас завершения. Я не хочу, однако, сказать, что в наблюдениях п. Тухачевского за нами нет определенного рационального зерна; он был не так уж неправ, когда строил свои планы и замыслы, опираясь на нашу склонность к кордонам и линиям. Дело в том, что все польские полководцы, и я в том числе, приступая к войне с Советами, находились под впечатлением и влиянием длительной окопной войны, утвердившей победу линейной стратегии над, казалось, устаревшей стратегией живого движения и маневра. Если просмотреть множество оперативных приказов, отданных нашими командирами в течение 1919-го, а может, и 1920 года, увидим, что в этих приказах аж в глазах рябит от линий рек, речек, озер и даже ручьев: это считалось основой стратегического мышления. Иногда, просматривая представленные мне рапорта, читая копии различных приказов, наконец, при обсуждении обстановки со своими подчиненными, мне не раз вспоминались веселые анекдоты тех времен, когда я еще командовал бригадой легионеров. Часто, сидя в окопах, мы смеялись над страхами и тревогами наших соседей, австрияков, вызванными сто– и двухсотметровыми промежутками, которые ленивый легионер не захотел прикрыть фортификациями.