1919 - [11]

Хейг резко вздернул подбородок и даже приподнялся, будто готовясь сорваться с места.

— Никогда!.. — рявкнул он. — Никогда я…

— Мирное соглашение, — отчеканил премьер, буравя военного прямым жестким взглядом. — Потому что даже если боши просто отобьются, у нас больше нет денег и тем более людей, чтобы воевать дальше. Если мы не победим сейчас, нам некем будет восполнить потери. Империя уже не просто грандиозный должник, мы фактические банкроты! Еще полгода войны — и экономика рухнет, армию придется отправлять на подавление массовых восстаний уже в самой метрополии, а Ист-Энд станет вторым Дублином. Вас ничему не научил опыт русских? А как вы думаете, почему мы отказали в помощи их антибольшевистскому движению? Нам ведь так нужен был русский фронт! Потому что Россия требует миллиона солдат для интервенции, и миллиона фунтов в день для снаряжения этого их «белого движения». Вы понимаете — в день!

Хейг разом обмяк и буквально рухнул обратно в кресло, будто в один момент лишившись всех сил.

— Мне не нужна еще одна ничья, мне нужна победа, завершение войны до осени и контрибуции. Контрибуции, черт возьми! — быстро и жестко произнес Джордж, словно забивая гвозди. — Чтобы хоть частично возместить потери и избежать официального банкротства. Зачем нам немецкие колонии, если мы не сможем удержать свои? И даже если прямо сейчас немцы капитулируют — на ближайшие пять, а то и десять лет нам придется отказаться даже от мысли о сколь-нибудь значимом конфликте с кем-либо — только «патрулирование» колоний, сокращение армии и восстановление экономики. Военные обещали победу в пятнадцатом, затем в шестнадцатом, семнадцатом, восемнадцатом… И каждый раз эта победа была на расстоянии вытянутой руки, каждый раз она была окончательной, безоговорочной, сокрушительной!

Он умолк, нервно сглотнул и повел шеей, словно шелковый галстук превратился в удавку. Хейг неподвижно сидел, сложив руки на коленях, вспышка премьера не то, чтобы ошеломила его, но весьма сильно впечатлила. То, что страна и армия напрягают все силы в изнурительной борьбе с сильным противником для него не было новостью, но фельдмаршал привык, что армия решает свои вопросы, а политики и экономисты — свои. Увлеченный проработкой «UR», он замкнулся на чисто военные аспекты грядущей операции — поставки вооружений, рекрутов et cetera. Порыв откровенности верховного лидера Британии заставил командующего с непривычной остротой ощутить, что титаническая мощь, собранная тремя великими державами Антанты для решающего удара, покоится на очень шатком основании.

— Дуглас, — проникновенно сказал диктатор. — Я прошу вас, сделайте так, чтобы обещание полной и безоговорочной победы сбылось хотя бы в этом году. Это действительно наш «последний довод».

Голос премьера был проникновенен, почти просителен, политик словно умолял. Но фельдмаршал слишком хорошо знал сидящего напротив человека и понимал, что в словах диктатора было что угодно, только не мольба. Многих предшественников и французских коллег Хейга сняли за куда меньшие ошибки, но он каким-то чудом продолжал оставаться на плаву. Еще одного Ипра ему не простят. Внезапно Хейгу вспомнился последний военный совет во Франции. Это же Ллойд Джордж тогда спросил Фоша, что будет, если немцы откажутся подписать перемирие, и когда их смогут отбросить за Рейн. Глубокий старик с печальными глазами, на десять лет старше двух британцев, таким привычным жестом развел руками и с обескураживающей прямотой сказал: «Не знаю. Может быть, через три, а может быть и через четыре или пять месяцев. Кто знает?». Тогда фельдмаршал подумал, что француз устал и стал слишком слаб для несения ноши ответственности.

Но, быть может, маршал Фош просто лучше знал, что такое эта война?..

Уильям Дрегер любил дождь. Когда тебе тридцать пять, и ты шахтер — все, что происходит на поверхности воспринимается совершенно по-иному. Бог создал человека, чтобы тот ходил по земле, а не ползал подобно гаду глубоко в ее недрах, поэтому шахтеры как никто другой ценят любую погоду, хоть ясную, хоть промозгло-сырую, как сегодня. Самое устрашающее ненастье лучше чем теснота подземных нор, тем более, если эти норы регулярно становятся полем боя.

Говорят, такими же обостренными чувствами отличаются подводники, понемногу сходящие с ума в своих консервных банках под толщей воды и вражескими бомбами, но с моряками Дрегер не был знаком.

Он с удовольствием вдохнул чистый воздух, очищенный небесной влагой от пыли, вдохнул тягучий, пряный запах свежеподстриженной травы смешанный с едва уловимым ароматом дождя. Надо же, газоны до сих пор стригут, вот уж не подумал бы…

Кто сказал, что дождь не имеет запаха? Несомненно, то был человек, которому никогда не приходилось напряженно раздувать ноздри, стараясь учуять ядовитые примеси в и так удушливой, спертой атмосфере узких тоннелей. Тот, кто не обонял запах вечно мокрых, гниющих крепей, не чувствовал просачивающийся из мириадов земляных пор терпкий смрад погребенных взрывами трупов. Иногда новые взрывы откапывали тела предыдущих жертв,

Этот человек глух к невообразимому богатству мира запахов и не ценит простого удовольствия вдыхать чистый свежий воздух без «Прото»