На довольно ненадежного вида полке лежали бумаги и кипы сшитых газет, Эш снова возобновил хождение по комнате. В середине покрашенной в желтый цвет стены, на случайном гвоздике висела маленькая пожелтевшая картинка в черной рамке, "Баденвайлер с Замковой горой"; это была, наверное, видовая открытка. Хугюнау подумал: такие картинки или бронзовые статуэтки очень мило смотрелись бы и в его кабинете. И как он ни пытался восстановить в памяти тот кабинет и все, что там происходило, это не удавалось, все казалось таким далеким и чужим, что он оставил всякие попытки, и его взгляд начал искать взволнованного господина Эша, коричневый бархатный пиджак и светлые полотняные брюки которого столь же мало подходили к его грубой обуви, как и бронзовая статуэтка к кухонному столу. Эш, наверное, ощутил на себе его взгляд, потому что заорал: "К черту, чего это вы здесь вообще расселись?"
Хугюнау, конечно же, мог уйти, но куда? Придумать новый план — не такое уж легкое дело. Хугюнау ощущал себя человеком, вытолкнутым какой-то чужой силой из жизни, и безнаказанно вернуться туда не было никакой возможности. Поэтому он со спокойным видом остался сидеть и начал протирать очки, как он имел обыкновение делать при сложных деловых переговорах, дабы сохранить самообладание. Расчет и в этом случае оказался верным, ибо Эш с раздраженным видом бесцеремонно уставился на него и начал снова: "Откуда вы, собственно, взялись? Кто вас прислал сюда?., Вы не здешний, и вам не запудрить мне мозги, будто вы сами намерены стать здесь виноградарем… Вам нужно здесь только пошпионить. В тюрьму бы вас засадить!"
Эш стоял перед ним. Кожаный поясной ремень выбился изпод бархатной коричневой жилетки. Одна штанина была более светлого цвета. И тут не поможет никакая химчистка, подумал Хугюнау, надо было бы покрасить брюки в черный цвет, может, сказать ему это, что он, собственно, хочет? Если действительно вышвырнуть меня отсюда, то зачем тогда провоцировать меня на спор… он хочет, значит, чтобы я остался? Что-то здесь не клеилось. В глубине души Хугюнау испытывал какое-то дружеское чувство к этому человеку и в то же время нюхом чуял выгоду. И он попытался обходным путем убедиться в этом, "Господин Эш, — произнес он, — я пришел к вам с совершенно лояльным предложением, и если вы хотите отказаться от него, то это ваше дело. Но если же вы хотите просто оскорблять меня, то наш дальнейший разговор не имеет совершенно никакого смысла".
Он сложил очки, приподнялся немного на стуле, символизируя таким образом, что может и уйти, — нужно всего лишь сказать это.
Эшу и вправду не очень-то хотелось прерывать разговор: он примирительно поднял руку, и Хугюнау сменил символическую позу человека, готовящегося уйти, на позу сидящего человека. "Так вот, буду ли я здесь выращивать виноград, вопрос, конечно, сомнительный, и тут вы совершенно правы, хотя и это исключить полностью нельзя; стремишься же ведь к спокойной жизни. Но ни один человек не хочет оказаться в нищете, — Хугюнау разволновался, — маклер имеет точно такое же понятие о чести, как и любой другой человек, он хочет просто заниматься делом, которое приносило бы удовлетворение обеим сторонам, в этом случае и он получит свою частичку радости. В остальном я хотел бы вас попросить быть поосторожнее с выражениями типа "шпион", в военное время это небезопасно".
Эш почувствовал себя пристыженным: "Ну, я не хотел вас оскорбить… но иногда в душе поднимается что-то такое, что обязательно стремится вырваться наружу., один кельнский архитектор, отпетый мошенник, скупил по бросовым ценам земельные участки… изгнал людей из их домов и усадеб… и помог ему в этом местный аптекарь… зачем господину аптекарю Паульзену виноградники? Может, вы мне сможете это объяснить?"
Хугюнау обиженно повторил: "Пошпионить…"
Эш снова пришел в движение: "Уезжать надо. Куда всегда уезжали, В Америку. Будь я помоложе, я бы бросил все и начал сначала… — остановившись перед Хугюнау, он продолжил: — Но вы. вы молоды, почему же вы, собственно говоря, не на фронте? Как случилось, что вас занесло сюда?" Как-то сразу его голос снова стал агрессивным. Ну а у Хугюнау не возникало желания касаться этой темы; он предпочел уклониться: все-таки непостижимо, что человек, занимающий такое положение, стоящий во главе газеты, живущий в окружении красивых ландшафтов, пользующийся уважением сограждан и т. д., носится в преклонном возрасте с планами выезда в другую страну.
На лице Эша появилась саркастическая гримаса: "Уважение моих сограждан, уважение моих сограждан… да они словно собаки шныряют за мной,,"
Хугюнау рассматривал Замковую гору возле Баденвайлера, затем пробормотал: "Невозможно поверить…"
"Ну да, теперь, может быть, вы будете вступаться за сограждан, меня это совершенно не удивит…"
Хугюнау снова был готов продолжать разговор: "Опять эти расплывчатые обвинения, если уж вы хотите меня в чем-то упрекнуть, господин Эш, то соизвольте выражаться по крайней мере точнее".
Но совладать со вспыльчивым и раздраженным образом мыслей господина Эша было не так-то просто. "Точные выражения, точные выражения, снова и снова болтовня,, как будто можно всему подыскать свое название… — он кричал Хугюнау прямо в лицо, — Молодой человек, пока вы не поймете, что все названия- ложь, вы не поймете вообще ничего… даже того, что одежда на вашем теле — это правильно".
