1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции - [134]

Через месяц – 10 февраля – Родзянко посчастливилось еще раз встретиться с царем. Если в прошлый раз аудиенция проходила в дружеском тоне (Николай даже расхохотался по поводу обещания Родзянко избить палкой министра внутренних дел Протопопова), то на сей раз встреча оказалась холодной и короткой.

«Отношение государя было не только равнодушное, но и резкое, – вспоминал председатель Думы. – Во время чтения доклада, который касался плохого продовольствия армии и городов, передачи пулеметов полиции и общего политического положения, государь был рассеян и, наконец, прервал меня.

– Нельзя ли поторопиться? – заметил он резко. – Меня ждет великий князь Михаил Александрович пить чай.

… По поводу передачи пулеметов царь равнодушно заметил:

– Странно, я об этом ничего не слыхал…

А когда я заговорил о Протопопове, он раздраженно спросил:

– Ведь Протопопов был вашим товарищем председателя в Думе… Почему же теперь он вам не нравится?

Я ответил, что с тех пор, как Протопопов стал министром, он положительно сошел с ума.

Во время разговора о Протопопове и о внутренней политике вообще я вспомнил бывшего министра Маклакова.

– Я очень сожалею об уходе Маклакова, – сказал царь, – он во всяком случае не был сумасшедшим.

– Ему не с чего было сходить, ваше величество, – не мог я удержаться от ответа.

При упоминании об угрожающем настроении в стране и возможности революции царь прервал:

– Мои сведения совершенно противоположны, а что касается настроения Думы, то если Дума позволит себе такие же резкие выступления, как в прошлый раз, то она будет распущена»[56].

Питье чая всегда волновало царя куда больше, чем судьба страны! Да и вообще, надоели все эти родзянки, протопоповы, треповы и прочие со своими прогнозами, вопросами и предупреждениями! Через 12 дней после доклада Родзянко, 22 февраля, самодержец уехал в Ставку. В Могилеве он чувствовал себя куда более комфортно, чем в столице. Тишина, свежий воздушок, птички поют. А также устоявшийся быт и прогулки по расписанию. Царь с интеллектом дворника вообще любил попилить дрова, поубирать снежок, поохотиться на кошек, а потом попить с кем-нибудь чайку на пару. «Мой мозг отдыхает здесь, – писал он жене. – Здесь нет ни министров, ни беспокойных вопросов, заставляющих думать»[57].

А что касается «противоположных сведений», то эта фраза лишний раз доказывала, что самодержец до самого конца не понимал, что происходит, и понятия не имел, как он всем надоел. Еще в декабре 1916 года английский посол в Петрограде Бьюкенен советовал царю «восстановить доверие народа». А тот, к удивлению собеседника, тут же перефразировал вопрос в благоприятном для себя ракурсе: «Должен ли я вернуть доверие своего народа, или народ обязан восстановить мое доверие к нему?»[58] Комментарии, как говорится, излишни…

«Высшая степень безнравственных побуждений»

Слова «продразверстка», «спекуляция» и «твердые цены» прочно вошли в наше сознание как атрибуты советской власти. Бесплатный отъем хлеба якобы появился в годы Гражданской войны, а борьба с перекупщиками расцвела в условиях плановой экономики. Однако на деле все эти сомнительные «инновации» были внедрены еще при Николае II, а большевики просто позаимствовали все «лучшее» у царизма!

«Состояние напряженного затишья» – именно такими словами официальные сводки описывали положение на русско-германском фронте в феврале 1917 года. «Обе стороны находятся настороже, интенсивно нащупывая силы друг друга и возводя новые фортификационные укрепления», – сообщали СМИ. В действительности эти обтекаемые фразы не отражали реального настроения, состоявшего из усталости от бессмысленного кровопролития вкупе с растущим недовольством действующей властью. А в перерывах между «возведением фортификаций» русские и немецкие солдаты на фронте интенсивно братались друг с другом и обменивали водку на шнапс. Настоящие бои стали такой редкостью, что писать в сводках было практически нечего. Так, за всю первую неделю февраля «Нижегородский листок» упомянул лишь одно значимое «событие» на фронте: «В ночь с 4 на 5 февраля противник выпустил четыре газовых волны на участок нашей позиции между деревнями Семенки и Дубровка южнее озера Вишневское». И больше ни слова… Все надежды, по крайней мере у руководства страны, в тот момент были связаны с Западным фронтом и возможным вступлением в войну Соединенных Штатов. Народу же предлагали «потерпеть еще немножко, еще чуть-чуть…».

Между тем экономическое положение в стране ухудшалось с каждым днем. Все больше продуктов становились дефицитными, цены и безработица безудержно стремились вверх. В начале 1917 года из свободной продажи окончательно исчез сахар, уступивший место заменителям вроде суррогатной карамели. В стране начинался транспортный коллапс. Так, с 1 февраля перестали ходить пассажирские поезда на линии Нижний Новгород – Москва. Решение мотивировалось нехваткой вагонов и загрузкой полотна военными эшелонами. Желающим отправиться в столицу предлагался «альтернативный транспорт»: телеги и сани! Из-за нехватки продовольствия начался голод, охвативший многие регионы страны.