1917. Неостановленная революция. Сто лет в ста фрагментах. Разговоры с Глебом Павловским - [12]

человека. Поэтому Пушкин, который много возвращался к фигуре Петра, как-то сказал: «История воздвигла около его всеобщее рабство»[15]. Преобразования, европеизировавшие материальную и отчасти духовную жизнь России, распространяли в ней рабство. К концу XVIII века при Екатерине рабство достигает кульминационной точки. Интенсивнейшей формы эксплуатации, распространяющейся на личность эксплуатируемого.

11. Форсирующая власть-гибрид. Самодержавная модернизация

– В прошлом веке и позже возникающее с XV–XVI века русское государство рассматривали как разновидность архаики, задетой европейским влиянием, но близкой азиатским деспотиям. Другие говорят о «русском абсолютизме», проводя сравнение с европейским процессом. В точном и строгом смысле ни то ни другое не применимо к державе, становящейся от Иванов к Петру. Этот вопрос беспокоил русскую историографию от Соловьева до Ключевского и от Карамзина до Михаила Покровского[16]. Потому что это устройство, эта возникающая организация власти (назову ее пока именно так: власть) обладает рядом каких-то гибридных, смешанных свойств.

Покровского занимал вопрос: как возможен прогресс в рамках такой, как он говорил, «замшелой», архаичной политической организации? Между тем она легко вошла во все поры социальности, располагая всеми видами воздействия, от насилия до госкапитализма. Каким образом в рамках столь косной политической формы Россия пришла к крупным секторам буржуазного развития, к рабочей революции? Покровский понимал, что парадокс необъясним изнутри России. Российский феномен надо объяснять в мировом контексте, ибо само явление России вытекало из мирового процесса непосредственно. Для времени, когда такая организация власти возникла, имея в виду Петра и его реформы, она была внове. Сочетание голого насилия, прямого распоряжения человеческими судьбами (что действительно отсылает к практике азиатских деспотий) со способностью перенести и встроить в русский социум существеннейшие элементы европейского развития. Иногда с опережением к Европе!

Когда Витте в конце XIX века вел политику усиления мощи Российской империи за счет новых экономических инструментов, он слал сотрудников в Соединенные Штаты, где возникали синдикаты и тресты, и создавал сверху такие же капиталистические монополии внутри России. Централизацию российских капиталов ставили на службу форсированному развитию, которое, в свою очередь, обеспечивало расширение архаичного здания Российской империи.

Такое распоряжение, такое влечение власти – дойти до каждой человеческой жизни и ею распорядиться – позволяет говорить о рабстве. В сочетании с проходящим сквозь века умением использовать любые рычаги распоряжения людьми для ассимиляции продуктов развития свободы.

Может показаться не совсем понятным, для чего я здесь акцентирую понятие рабства? Оно оказалось внутренне важно для русской мысли и потому важно для понимания всей русской истории XIX–XX веков. Возникновение крепостного «права», которое вернее называть крепостным рабством, представляло собой атавизм, но атавизм, модернизированный европейским развитием и политикой власти-гибрида.

12. Царь Петр и его модель. Империя распоряжаемых душ. Рабовладелец-европеизатор

– Обдумывал ли Петр то, что именно он понимает под европеизацией?

– Думать, что Петр хотел видеть Россию «капиталистической», смешно. Но не смешон вопрос историка Покровского: как в рамках архаического института самодержавия состоялся экономический прорыв? Что за надчеловеческая власть с равной легкостью распоряжалась финансовыми ресурсами и существованиями людей? Откуда ее способность столь долго и в таких масштабах переносить плоды развития Запада (и облекающие их социальные формы) в Россию? Встраивая в государственную среду, уже с совершенно иными социальными последствиями. Петр перенес в Россию мануфактуру, которая в Европе была порождением раннебуржуазного развития. Как повело себя это эмбриональное капиталистическое тело в ее рамках? Оно сумело внедриться в крепостное целое.

Что за природа власти, способной произвести такой перенос, не разрушая себя? Какую цель Петр преследовал, не секрет: превратить Россию в великую европейскую державу. Итогом европеизации Московской Руси должна была стать могучая империя, бесповоротно выходящая к морям. Освобождающаяся от старых врагов, за их счет решающая территориальные задачи – завещанные прошлым и новые. Но средство, каким было средство?!

Средство было комбинированное. На виду – решительная ломка нравов, обычаев и патриархальных установлений. Привычки мешали не только тому, чтобы сделать Россию динамичной (к чему Петр воистину стремился). Они мешали ему бросать в дело свежих людей, не считаясь с их интересами и родовитостью. Старые учреждения не позволяли раздвинуть власть на миллионы жизней, распоряжаясь ими при создании могущества.

Нравы мешали вырывать людей из родной почвы и миллионами перебрасывать на закладку верфей Петербурга. Все это действия насильственные, порабощающие, не европеистские по сути. Итогом европеизации Петра стал феномен крепостного рабства, с кульминацией в конце XVIII века. Форму его не выведешь из русского Средневековья, хотя и тому не чуждо холопство.