1917–1920. Огненные годы Русского Севера - [54]

.

На посту начальника штаба у талантливого генерала Плеве Миллер был на своем месте. Так же как и Плеве, он отличался исключительной трудоспособностью. Айронсайд писал о Миллере в Архангельске в 1919 г.: «…был поглощен какими-то мелочами административной работы. Должно быть, он работал по шестнадцать часов без передышки. Я предупредил Миллера, что ни один человек не выдержит подобного темпа и ему следует поручить часть работы другим»[289]. Но если Плеве был талантливым военачальником, то Миллер был лишь хорошим военным администратором, не любящим фронт и плохо разбирающимся в людях. Во время Первой мировой войны Миллер никогда не был на линии фронта. Соколов писал о подобном поведении во время Гражданской войны: «…он всецело принадлежал тылу, так как на фронте мы видели его всего лишь один раз, да и то в момент полного затишья. Находясь в тылу, он был всецело под влиянием “тыловых генералов”»[290].

Умный дипломат, он умел произвести хорошее впечатление и на социалистов, разыгрывая из себя культурного генерала и демократа. Лидер эсеров Архангельска Иванов часто беседовал с Миллером. Последний оказывал ему знаки внимания и всегда подчеркивал, что «он сочувствует принципам демократии и всецело их понимает». Делал он это с такой кажущейся искренностью, что Иванов считал: «Генерал Миллер демократ и честный человек». На самом деле Миллер был убежденным монархистом, отличавшимся глубокой преданностью Николаю II и ненавистью к революции и революционерам. Ненависть усиливало и то обстоятельство, что 7 апреля 1917 г. Миллер, командир 26-го армейского корпуса в Особой армии на Румынском фронте, уговаривал солдат из пополнений снять с мундиров красные банты и опустить красные знамена. Он приказал арестовать одного из солдат, отказавшегося снять красный бант. В показаниях следственной комиссии находившийся в заключении Миллер рассказал, что произошло после: «Не успел я произнести эти два слова – “арестовать его” – как меня моментально окружила толпа маршевых солдат с криками, бранью и угрозами. <…> Сейчас же раздались крики: “Снять оружие! Долой погоны! Арестовать его!” <…> Сорваны были погоны не только с пальто, но и с кителя, с криками, бранью и угрозами толпа солдат поволокла меня по шоссе вдоль фронта выстроенных было рот, солдаты которых присоединились к толпе, кроме обычной площадной брани, я слышал призывы поднять меня на штыки, крик – “изменник!”, “немец!”, “довольно нашу кровь пить!”, “приятель Николки!”, “сторонник старого режима!” <…> Чем далее шла толпа, толкавшая меня перед собой, тем озлобление все более росло: начали сыпаться удары по голове и в спину, один удар по голове был нанесен моей же шашкой (не вынутой из ножен); угрозы штыками принимали вполне реальную форму. <…> Озлобление озверевшей толпы росло; была одна минута, когда трагическая развязка казалась неизбежной, от сильного толчка в спину я упал». Миллер чувствовал «над собой грязные солдатские сапоги». Но несколько солдат подняли генерала, и он был помещен на гауптвахту этапного коменданта[291]. Миллера под конвоем отправили в Петроград, после расследования, не обнаружившего в его действиях преступного замысла, он был отчислен в запас. В августе 1917 г. ставка верховного главнокомандования русской армии отправила его в Италию на должность представителя при главном командовании итальянской армии.

Не обладая никакими военными талантами, кроме административных, Миллер претендовал на роль полководца. Когда британское командование после непрекращающихся восстаний в русских частях приняло решение эвакуировать область и предложило русским уехать вместе с ними, обещая эвакуировать всех желающих, Миллер категорически отказался поддержать план эвакуации, несмотря на то что все командующие направлениями и фронтами в конце июля 1919 г. заявили о необходимости эвакуации Архангельска. Одним из его главных аргументов был следующий: «…война не ведется без жертв, и он не знает в военной истории ни одного случая, чтобы Главнокомандующий без натиска неприятеля, имея налицо успех на фронте и поддержку населения в тылу, оставил бы без боя фронт. Он не считал возможным принять на себя ответственность за такое решение»[292]. Но когда Миллер бросил тысячи солдат и офицеров на большевистскую расправу и со штабными и морскими офицерами 19 февраля 1920 г. бежал на ледоколе из Архангельска, он мог быть спокоен – полководцев, позорно бежавших с поля боя и бросивших свои войска, в военной истории хватало. Другой аргумент был более существенным: «Надо вспомнить, что в это время, в половине августа 1919 г. Добровольческая армия начала развивать свое успешное наступление к Москве, а в Эстонии и Финляндии войска генерала Родзянко, впоследствии генерала Юденича, готовились к захвату Петербурга. Выход из строя Северной области в это время был бы равносилен измене белому делу, он нанес бы непоправимый моральный удар; после неудачи адмирала Колчака, выход из строя Северной области без боя поднял бы престиж непобедимости Красных армий и советской власти; он укрепил бы навсегда легенду о том, что в Северной области сражались с большевиками не русские, а иностранцы…»