1814 год: «Варвары Севера» имеют честь приветствовать французов - [16]

.

У Паске картина «оккупации» получается, скорее, сатирическая, чем брутальная. Но, как мы еще увидим, местные французские краеведы весьма избирательно обращались с подобными свидетельствами[145], слишком диссонировавшими с картиной, предлагавшейся официальной пропагандой или авторитетными коллегами.

Дело не ограничилось одними прокламациями, донесениями да газетными сообщениями[146]. В ход пошли как свои, так и чужие песни. Так, в Journal du département de la Marne от 29 января 1814 г. № 296 опубликована заметка «Крик отечества, или Шалонец», автор который приглашает своих читателей распевать на улицах народную песню «Du coup du milieu». Вообще-то это застольная песня, которую распевали после того, как уже выпили и закусили, — песня, как говорится, для веселья. Но теперь ее предлагалось петь для мобилизации населения, для поднятия духа во имя спасения родины, которой угрожают коалиционные силы[147]. Весной 1814 г. вышла в свет брошюрка «Парижский разбег: национальная песня с приложением военной песни, переведенной с русского, и заметки о различных народах, которые образуют нерегулярные войска России, известные под именем казаков»[148]. Сначала была опубликована патриотическая песенка в защиту культурного наследия Франции от «дикого врага», от «скифов», от «рабов Севера, ставших тиранами», затем пересказывается содержание песни, «обнаруженной у одного убитого под Монтро казака», в которой казаки якобы поют о том, что «золото и женщины станут здесь нашей добычей», что французские «дети и женщины заселят наши пустынные просторы»[149] и т. д. В заметке о казаках неизвестный автор, скрывшийся под буквами «M.P.D.», пишет об «ужасной кровожадности» и склонности казаков к насилию, грабежам и разрушениям. Из сопоставления смысла французской и казачьей песни делается вывод, что никакие благородные идеи не отражаются в казачьих песнях, равно как и в их головах[150].

Еще в январе 1814 г. появились первые анонимные эстампы, иллюстрирующие, как казаки грабят и бьют мирных жителей[151]; Bibliographie de la France: ou Journal général de l'imprimerie et de la libraire за 1814 г. с января по март регулярно указывает на появление гравюр, изображающих казаков[152]. Очевидец вступления русской армии во Францию А. Дюма вспоминал: «По деревням старательно распространялись гравюры, представлявшие их (казаков. — А. Г.) еще более ужасными, чем они были на самом деле: они изображались на отвратительных клячах, в шапках из звериных шкур, вооруженными копьями, луками и стрелами»[153]. Отдельными брошюрами выходят антиказацкие памфлеты.

Своеобразной квинтэссенцией обвинений казаков стала анонимная восьмистраничная «Историческая картина преступлений, совершенных казаками во Франции»[154]. Издана она была, по всей видимости, в Париже в марте 1814 г. и призвана воодушевить французов на сопротивление врагу. Перечисляются уже известные нам по публикациям в Journal de l'Empire «события» в Монтро, Сезанне, Ножан-сюр-Сене, Провене, Труа, Пон-сюр-Йоне и других городках и коммунах. В эту компиляцию газетных страшилок вошли и донесения генерала Винсента о случившимся с семьей начальника почты в Крезанси, а также другие печатные примеры грабежей и насилий, чинимых казаками в Вьёмезоне, Суппе, Жуани, Брай-сюр-Сене, Эверли, Пасси, Сен-Совере… в Гатине «Платов и его татары» подвергли все «самому ужасному разбою»[155].

Естественно, что анонимный составитель этой агитки ни словом не обмолвился, что главным источником его информации были газетные публикации: все преподносится в качестве неопровержимых фактов[156]. В заключение сообщалось, что офицеры союзнических армий только с одной целью стремятся вступить в Париж — чтобы «жечь, разрушать памятники и похищать французских женщин, дабы пополнить население пустынных регионов России»[157], в связи с чем выражалась надежда, что «августейший император» в скором времени освободит Францию от этих «северных монстров». «Историческая картина преступлений, совершенных казаками во Франции» вновь поднимает тему каннибализма: упоминается об одном мужчине из Бре-сюр-Сен, который не имел еды, чтобы накормить казаков-«каннибалов» и опасался в связи с этим за жизнь своего ребенка[158].

На что была рассчитана наполеоновская пропаганда? На то, что национальные гвардейцы воспрянут духом, молодежь перестанет уклоняться от наборов и дезертировать, сформируются отряды добровольцев, а ветераны в отставке обучат тех, кто впервые держит ружье в руках. Пресса неустанно приводила примеры сопротивления со стороны спонтанно взявшихся за оружие крестьян или организованного противодействия союзникам партизанских отрядов[159]. В конце концов правительство окончательно решило добиваться военной помощи от всех гражданских лиц — и простолюдинов, и знати — и объявило 5 марта 1814 г. всеобщую мобилизацию[160].

Наполеоновская пропагандистская машина была рассчитана не только на разум, но и на эмоции. А что касается казаков, то в наибольшей степени — на эмоции, на то, чтобы вызвать у французов определенные чувства (в первую очередь, патриотизма). При этом население активно приглашалось стать актором пропагандистского взаимоопыления: публичная демонстрация эмоций радикализирует и углубляет сами эмоции, попытка выразить чувства изменяет (делает рельефнее) сами чувства