170000 километров с Г. К. Жуковым - [16]

Потом прояснилось. Паникеры так запутали все, что комфронта Жуков был вынужден послать Бедова в столицу лично удостовериться, что происходит. Не знаю, что там доложил Николай Харлампиевич Жукову, а я убедился - Москва стоит и будет стоять. Что до испуганных людей, так это пена, которая схлынет. Да и пусть убираются, не болтаются под ногами.

Со всей ответственностью должен сказать; такое же настроение было в войсках, разумеется в первую голову у русских. Они стойко переносили все, чего нельзя сказать о выходцах из некоторых наших республик. Среди них было немало самострелов. Трусы уродовали себя, чтобы только как-то удрать с фронта.

В те мрачные дни на фронтовиков на подступах к Москве произвело большое впечатление опубликование 20 октября на первой странице "Красной звезды" портрета Г. К. Жукова. На другой день после введения осадного положения в городе. Тогда как-то не было принято отмечать таким образом военачальников, мы расценили это как гарантию того, что врагу не видать столицы СССР, как своих ушей.

Н. Я.: Газетчики, близкие к власти, знали, что это было сделано по распоряжению Сталина. Редактор "Красной звезды" Д. И. Ортенберг даже счел, что тем самым Сталин давал понять Жукову - на конфликте с ним в июле 1941 года, закончившемся снятием с поста начальника Генштаба, "поставлен крест". Много спустя после окончания Великой Отечественной Ортенберг поделился этими мыслями с Жуковым. Тот ответил:

"Наивный ты человек. Сталин не раз мне звонил и все спрашивал: удержим ли Москву? И хотя я его убеждал: не сдадим столицу, уверенности у него в этом все же не было. Он и подумывал, на кого бы в случае поражения свалить вину. Вспомним историю с генералом Павловым".

Н. Я.: Как вы думаете, проявлялось ли это внутреннее убеждение, о котором Жуков поведал спустя десятилетия, в его действиях в то время?

А. Б.: Мы, люди, жившие и работавшие рядом с Жуковым, ни о чем таком и помыслить не могли. Лозунгом момента, которому верили и свято выполняли, было: "Все для фронта, все для победы!"

Глубокая осень и часть зимы 1941 года слились для меня тогда в какое-то тусклое время, то, что в мирные дни было из ряда вон выходящим, стало повседневностью. Жукову было очень и очень тяжело, и он в октябре и ноябре крайне редко бывал в войсках, день и ночь работал в штабе фронта в Пер-хушкове. Зато И. В. Сталин часто дергал комфронта, вызывал его в Кремль. Эти поездки, почти всегда ночные, труда не составляли - от Перхушкова до Кремля долетали минут за 35-40. Как-то раз этот маршрут проскочили быстрее - у Георгия Константиновича разболелись зубы и нужно было попасть в поликлинику на улице Грановского точно в назначенный врачом час. Жуков терпеть не мог опаздывать. По какой-то причине с выездом замешкались и полетели! 120-130 километров. Успели.

Бедов дал мне грубый нагоняй. Как посмел оторваться от машины сопровождения с охраной. Орал, матерился, грозил кулаком (потом он оставил эту манеру, я, обозлившись, за словом в карман не лез). А тогда стращал трибуналом, всяческими карами. Все на жаргоне матерого чекиста, который я к тому времени хорошо изучил от "прикомандированных товарищей", то есть не то охранявших, не то стерегших Г. К. Жукова. Каждый раз, когда охрана отставала, а было это нередко. Бедов бесился.

В нашей маленькой группе обслуживания генерала армии были мастера на все руки: адъютанты, повар, ординарец, охрана, водители. В самые мрачные дни битвы за Москву, как солнечный лучик, появилась девушка лет двадцати, фельдшер. У Г. К. Жукова она, Лида Захарова, дослужилась за войну до звания лейтенанта медицинской службы. Более доброе, незлобивое существо трудно себе представить. Мы привязались к ней все, но она, конечно, никогда не забывала, что прислана следить за здоровьем Георгия Константиновича. Застенчивая и стыдливая, Лидочка терпеть не могла грубостей и положительно терялась, когда занятый по горло Георгий Константинович отмахивался от ее заботы. Иной раз уходила от него со слезами на глазах.

Георгий Константинович по-своему сурово, в хорошем смысле любил Лиду. Тиранил, конечно, по-солдатски посмеивался над девицей, которую занесло к нам на войну. Немало людей сменилось в группе обслуживания Жукова в те годы. Лида оставалась. Безропотная, работящая, робко любившая грозного и громкого военачальника, который, увы, не укорачивал свой нрав даже с лейтенантом медицинской службы. Лида, наверное, ждала и так не дождалась, чтобы он стал другим.

В тот 1941 год зима рано пришла в Подмосковье. Уже с октября снег валил и валил, резко похолодало. "Бьюик", конечно, был незаменим для поездок в Москву, но проходимость у этой в других отношениях прекрасной машины была невелика. Безотказный ГАЗ-61 не отапливался, брезентовый верх совершенно не держал тепла. А нужда заставляла ездить на нем в большой мороз. Например, к комдиву Белобородову.

Когда возвращались, Жуков брезгливо сказал: "Вшивая армия".

В воспоминаниях А. П. Белобородова я прочитал, что как раз во время пребывания комфронта в дивизии доставили "языка". Белобородов вышел взглянуть на добычу - немец, закутанный в женский шерстяной платок. По платку, по вороту шинели и по плечам ползали вши. Белобородов упрекнул разведчиков - хоть бы веником обмели, неудобно перед командующим. Услышав эти слова, Жуков приказал ввести пленного. Взглянул на него и сказал: