1612-й. Как Нижний Новгород Россию спасал - [50]

Потом, полагал Любомиров, «на площади к народу обратился, может быть, с речью Кузьма Минин, и теперь уже весь Нижний принял решение ополчиться за веру православную, за Московское государство на разорителей их — польских и литовских людей».

Итак, мы не знаем всех деталей того, что происходило тогда в Нижнем Новгороде.

Но мы точно знаем, что почин Минина и всего города сыграл решающую роль в дальнейшей судьбе России. И мы точно знаем, что тогда в Нижнем делалась История.

«В Нижнем Новгороде религиозное чувство соединилось с инстинктом самосохранения, и тогда создалась та нравственная атмосфера, среди которой сами собой возникли и боевой клич, и то единодушное усердие, которые призваны были вывести страну из самого жестокого кризиса, какие только она переживала за все свое существование до наших дней», — не пожалел высоких слов Валишевский.

Полководец

После принятия принципиального решения о сборе средств на ополчение необходимо было еще многое сделать. Прежде всего, найти полководца и нужное количество бойцов. Да, собственно, и средства собрать. В решении всех этих вопросов Минин сыграл ключевую роль Полководцем Нижегородского ополчения выбрали князя Дмитрия Пожарского. Казалось бы, странный выбор. Человек со стороны, не местный. А ведь в самом Нижнем Новгороде были уже хорошо зарекомендовавший себя второй воевода Андрей Семенович Алябьев, да и первый воевода князь Василий Андреевич Звенигородский. Пожарский был человеком относительно незнатным по местническим меркам, традиционно имевшим решающее значение в военной иерархии. Несмотря на острый «кадровый голод» у Василия Шуйского и свои боевые заслуги, Пожарский так и не достиг думских чинов, он был всего лишь стольник.

Но еще Забелин обратил внимание на установленные нижегородцами критерии для отбора кандидата на должность командующего: «когда в Нижнем после речи Минина пошел толк о выборе воеводы, какого человека выбрать, то положены были такие условия: выбрать „мужа честного, кому заобычно ратное дело, который в таком деле искусен и который в измене не явился…“ Последнее условие для нижегородцев было важно не менее первого. Они сами ни разу не являлись в измене и потому дружились только с людьми, подобными себе, с людьми крепкими и неизменными. Они присягнули Шуйскому и, ввиду даже общей измены, стояли за него крепко, не вертели душой, как другие, туда и сюда».

Окольничий князь Звенигородский, очевидно, не удовлетворял высоким критериям, заданным нижегородским посадом. Как замечал Любомиров, «мы ничего не знаем об его военных доблестях, а его родство с известным доброхотом Сигизмунда боярином Мих. Глеб. Салтыковым и получение окольничества от польского короля должны были заставить нижегородцев поопасаться вверять ему судьбу ополчения, собираемого для борьбы с поляками. К тому же Звенигородский был в Нижнем человек новый, приехавший на воеводство сюда только в 7120 г., т. е. после 1 сентября, а назначение его подмосковными ли казачьими воеводами или боярским московским правительством не могло вызвать к нему особого доверия нижегородцев.

Второй воевода, Андр. Сем. Алябьев, был хорошо известен своей верной ратной службой Нижнему и царю Василию в тяжелые годы тушинской смуты. Но ему, вероятно, мешала незначительность его чина и худородность; выслужившийся из дьяков, он совсем недавно, не ранее конца 7115 г., был пожалован в дворяне московские и потому писался далеко не в первых рядах их. А может быть, наоборот, нижегородцы не хотели отпускать его из города, чтобы не остаться с одним внушавшим опасения кн. Звенигородским».

Что же касается князя Пожарского, то он в полной мере отвечал указанным критериям. За предшествующие годы Смуты он ни разу не был замечен в изменах законным царям. Академик Юрий Владимирович Готье справедливо подчеркивал: «Князь Дмитрий Михайлович был человеком с вполне установленной и притом очень хорошей репутацией. Он не запятнал себя отъездом в Тушино, не выпрашивал милостей у короля польского; еще до прихода Ляпунова под Москву он стоял за дело родной страны, и если мы не видим его среди вождей ополчения 1611 года, то виною этому были тяжкие раны, полученные им в бою на Лубянской площади… Такого вождя искали в Нижнем».

Один из официальных актов мотивирует избрание князя Пожарского лидером ополчения его военными талантами. Князя выбрали «за разум, и за правду, и за дородство, и за храбрость к ратным земским делам». Володихин утверждает: «В годы правления Шуйского за Дмитрием Михайловичем закрепляется репутация умелого и твердого полководца. „Страстное восстание“ принесло ему добрую славу мужественного патриота. Первое и второе в равной мере сделали князя привлекательной фигурой в глазах руководителей нижегородского земства».

Нижегородцам нужен был не титул, а личность. Пожарский был крупной личностью. Платонов справедливо замечал: «В древнерусском обществе было вообще мало простора личности; личность мало высказывалась и мало оставляла после себя следов; Пожарский оставил их даже менее, чем другие современные ему деятели, но за всем тем в Пожарском не может не остановить нашего внимания одна черта — определенное сознательное отношение к совершавшимся событиям чрезвычайного характера. Он никогда не теряется и постоянно знает, что должно делать; при смене властей в Москве он служит им, насколько они законны, а не переметывается, не поддается „ворам“, у него есть определенные взгляды, своя политическая философия, которая дает ему возможность точно и твердо определять свое отношение к тому или другому факту и оберегает его от авантюризма и „шатости“; у него свой „царь в голове“. Пожарского нельзя направить чужой мыслью и волей в ту или другую сторону. Несмотря на то, что Пожарский был не очень родовит и невысок чином, его личность и военные способности доставили ему почетную известность и раньше 1612 г. Современники ценили его высоко, он был популярен — иначе не выбрали бы его нижегородцы своим воеводой, имея двух воевод в самом Нижнем Новгороде».