14 писем Елене Сергеевне Булгаковой - [5]

Все это я узнала в Литве, но если я Вам буду подробно писать, то заговорю Вас насмерть. По-моему, папа был молодой романтик, зараженный красивыми идеями равенства и братства, именно такой, какие нужны любой революции. В технологическом институте он вступил в революционные кружки, попал в тюрьму. Затем был призван в армию в 1914 году, послан на ускоренные курсы в Константиновское артиллерийское училище, которое закончил опять блестяще и вступил в Первую мировую войну прапорщиком. Молодым человеком он был очень собранным, целеустремленным, выдержанным и, главное, талантливым. В армии он опять влип в политические дела, потом попал в плен на Румынском фронте, откуда бежал.

Видимо, уже тогда он показал себя незаурядным военным, так как мне говорила его сестра, Ангеля, что немцы и почему-то американцы предлагали ему перейти к ним, когда он был в плену в Литве. Ангеля говорит, что папа обещал подумать, а на другой день бежал в Петербург. Там в 1917 году он вступил в партию и начал организовывать красную гвардию. Через три года он уже командовал армией – 23-х лет.

<…>

Тюпа! В 1959 году мы всей семьей поехали к папе на родину по приглашению его сестры – Оны. В Вильнюсе нас встретил один из сыновей тети Оны, затем мы познакомились с другим ее сыном. Ребята неплохие.

В Вильнюсе нас с большим почетом приняли, как родственников их народного героя, то есть сфотографировали, и в газете появилась статья: «Владимира Уборевичус на родине отца». С папиной биографией. Принял меня так же (то есть пригласил к себе) их командующий войсками. Самое из всех этих почестей хорошее, что нам дали легковую машину с шофером на несколько дней, на которой мы и поехали в те места, где родился отец. Предлагали еще дачу и даже деньги, но мы, конечно, отказались.

Так мы и приехали сначала к тете Оне, а затем к тете Ангеле. Литовская природа очень напоминает среднерусскую, но значительно больше озер и прудов. Хутора также меняют картину, но в общем очень красивая страна, поэтичная и немного грустная. Думаю, папа скучал по своей родине.

<…>

От Оне мы уехали на хутор к тете Ангеле. Это была совершенно изумительная старушка. Она очень похожа на папу, старше его лет на 15. В наш приезд они жили на хуторе вдвоем с мужем – дядей Антанасом. Что за мир! Тюпа! В наш век я пожила месяц, не видя с утра до вечера ни души, даже в окрестностях кругом (дом большой, деревянный, с каменным крыльцом, стоял на холме, весь в деревьях) не видно ни одного жилища, ни души. Поля, леса, сараи, на одном из которых спали два аиста, и я с детишками да два старика чудесных.

Тюпа, милая, большую часть пишу для Вас лично, чтобы Вам было легче представить себе все. Целую Вас крепко. Позвоните, можно ли продолжать. Мира

Письмо № 3 25-VI-63 г.

Дорогая Тюпа!

Ваш звонок, Ваш голос!

Спасибо за них.

Сегодня я что-то совсем выбилась из сил (сейчас 10. 30 вечера) и не представляю себе, как соберусь с мыслями.

<…>

Я здорово сегодня скисла и пишу хуже и труднее, чем всегда.

Тюпочка! Такая протухлая (с ее слов) интеллигентка, как Лиля Брик, говорит, конечно, образно, что Иероним Петрович держал себя, как «граф», производил впечатление образованного человека, а ее на мякине не проведешь. Видели бы Вы его сестер, эти хутора, где по сей день натуральное хозяйство, маслобойка, ткацкий станок, колодец и керосиновая лампа. Правда, в тете Ангеле много такой настоящей интеллигентности, как в нашей Машеньке.

Я помню, что у папы было и в московском кабинете и в Смоленской квартире очень много книг, всегда были французские и немецкие журналы. Говорят, он хорошо знал польский язык, а в Литве мне сказали, что и итальянский. Думаю, что это уже легенды.

По-немецки мы все говорили дома по приезде из Германии. Я знаю, что папа учился в Германии в Военной академии при Генеральном штабе. Это было в 28-м году. Меня отдали в пансион в Шпрее на целый год. <…> В пансионе в основном были дети военных, мальчики. И только несколько русских ребятишек. Там была узаконена порка, что ужасало русских мамаш. Мне там, кажется, жилось неплохо, так как я была девочкой. Смутно помню, как дети собирали вишни и как воспитательница, Tante Rosa, вечером классически изображала тенями от рук на стене бегущих зайцев и собачек. Помню еще, что приехав в Москву, первые годы мы еще писали этой Tante письма с мамой. Я за 13 месяцев жизни в пансионе, где никто не говорил по-русски, совершенно забыла русский язык. Мне было тогда около пяти лет. Что еще я могу вспомнить о папином образовании? Я не знаю, кого из писателей он больше любил. <…> Мне он ужасно любил читать вслух «Трех мушкетеров». Эту книгу он обожал. – Мы уютненько ложились с ним на кровать в спальне под чудесные монгольские барашковые халаты, и читал мне папа до тех пор, пока я не засыпала. Утром же я неизменно просыпалась у себя. Это меня ужасно огорчало. Вот когда я приезжала к папе в Смоленск (когда он командовал там военным округом) или в вагоне, то всегда оставалась спать с отцом. До сих пор чувствую тепло нашей с ним дружбы и нежности. Мама была гораздо суше и строже. Папа же был ласковым и, говорят, меня очень баловал.