1356 - [94]

— Меч апостола Петра считался утерянным столько лет… — епископ Шалонский преклонил колени и благоговейно коснулся святыни губами.

— Значит, он настоящий? — задумчиво спросил король, не столько спрашивая, сколько утверждая.

— Настоящий, — кивнул кардинал, — Меч, поднятый некогда в защиту нашего Спасителя. Владеющий этим клинком непобедим!

— Хвала Иисусу и святому Дионисию, — пробормотал король, с замиранием сердца принимая у Бессьера меч.

Кардинал самодовольно наблюдал, как монарх подносит лезвие к устам. Победа французов была предрешена, и в глазах короля обязан ею он будет вновь обретённой реликвии, следовательно, кардиналу Бессьеру. Триумф над англичанами сделает Иоанна II первейшим из европейских властителей, и, когда умрёт папа, голос французского короля будет отнюдь не лишним в хоре сторонников кандидатуры Бессьера. Король тем временем поцеловал лезвие второй раз и с некоторым сожалением вернул меч кардиналу.

— С позволения Вашего Величества, — почтительно произнёс толстяк, — реликвия будет вверена достойнейшему из воителей, дабы он разил ею врагов Вашего Величества.

Король взволнованно кивнул:

— Позволяю. И пусть воитель этот оправдает оказанные ему великое доверие и честь.

От ликования Иоанна II просто распирало. Он не был уверен в правильности принятого решения, колебался, уповая на то, что небеса дадут ему знак. И знак был ему дан. Да какой! Меч святого Петра. Меч, что вынимался из ножен для защиты Иисуса. Знак того, что дело Франции — правое, и Бог на её стороне.

Но сейчас, когда ночь отступила, и рассвет посеребрил небо на востоке, короля вновь одолевали прежние страхи. Мудро ли он поступил, выбрав путь войны, а не мира? Англичане готовы были согласиться на унизительные требования, пусть не на все, однако и того хватило бы Франции, чтобы чувствовать себя победительницей. С другой стороны, разгром врага в бою принёс бы больше славы и больше выгоды. Король перекрестился и поправился мысленно: не принёс бы, а принесёт. Обязательно принесёт. Ведь Иоанн исповедался, получил отпущение грехов и знак небес. Сегодня Креси будет отмщено.

— А если кардинал уговорит англичан продлить перемирие, сир? — напряжённо осведомился д’Одрегем.

— Тем легче нам будет их разбить, — пожал плечами король.

Потому что обратной дороги нет. Англичане загнаны в угол, и их надо истребить.

Ночь отступала, сдёргивая с мира чёрное покрывало тьмы. Король положил руку на плечо четырнадцатилетнего сына Филиппа, как и отец, с головы до ног закованного в сталь:

— Сегодня, сын мой, сражаясь со мной плечом к плечу, ты увидишь, как вновь ярко воссияет звезда Франции.

На поясе у Иоанна висел меч, оруженосец держал боевой топор монарха. Королю подвели породистого серого жеребца. Биться он будет пешим, как и основная часть его войска, но сейчас люди должны узреть своего монарха во всём его царственном блеске. Король взобрался в седло, поднял забрало и воздел сверкающий меч выше синего плюмажа на шлеме:

— Орифламму вперёд!

Ибо Франция шла биться не на жизнь, а на смерть.

Принц Уэльский, подобно французскому властителю, вторую половину ночи потратил, надевая доспехи. Его бойцы оставались на боевых позициях под развёрнутыми стягами, готовые к бою ещё сутки назад, усталые, голодные и недовольные. Договоренность о перемирии касалась воскресенья, нынче уже настал понедельник. Разнообразные слухи будоражили войско. Численность французов росла по мере приближения рассвета: двенадцать тысяч, пятнадцать, двадцать… Вполголоса болтали, что принц скопом продал армию врагу, но таким сплетням верили мало, ведь приказ рассредоточиться и отдыхать так и не поступил. Солдаты бдели на позициях, покидая их лишь затем, чтобы опорожнить кишечник в лесу, опасливо посматривали на север и запад, но горизонт был непрогляден, и противник себя не обнаруживал.

Священники обходили ряды, отпуская грехи и раздавая сухари вместо облаток. Некоторые воины украдкой ели землю. Из праха вышли, в прах и вернёмся, гласило старинное поверье. Люди стискивали в кулаках талисманы, молились святым заступникам, у кого-то хватало духу шутить:

— Эй, Джон, не забудь открыть забрало. Чёртовы французы разбегутся, едва завидят твою рожу!

Они толковали о прошлых сражениях. Они скрывали мандраж. Их глотки пересохли. Французов, как утверждали уже шепотком, было двадцать пять тысяч, тридцать, сорок! Съезжавшимся в середину линии командирам зло бурчали вслед:

— Им, сволочам, бояться нечего. Кто убьёт вонючего принца или герцога? Заплатят выкуп и завалятся к шлюхам. А мы подыхай…

Солдаты думали о жёнах, детях, матерях и, опять же, о шлюхах. Мальчишки разносили лучникам связки стрел.

Принц тоже поглядывал на западный холм и тоже никого не видел. Спят ли французы?

— Мы готовы? — в который раз поинтересовался он у Кобхэма.

— Готовы, сир. Только дайте отмашку.

Принц замышлял очень рискованный манёвр. Он решился ускользнуть от противника под самым его носом. Срок перемирия истёк, возобновить его никто из кардиналов не явился, и принц предположил, что на рассвете последует атака французов. Англо-гасконскому войску надо было продержаться, чтобы дать время переправиться через Миоссон обозу. Затем пойдёт авангард, и вот так, подразделение за подразделением, за реку уйдёт вся армия, огрызаясь и контратакуя. Чего принц боялся, так это того, что французы отрежут половину его армии на одном берегу, уничтожат, а затем догонят и разгромят вторую. Принц осенил себя крестным знамением и кивнул сэру Реджинальду Кобхэму: