1356 - [80]

— …Quoniam propter te mortificamur tota die, aestimati sumus sicut oves occisionis…

— О чём они поют? — шёпотом полюбопытствовала Женевьева.

— «…Но за Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обречённых на заклание…»

— Не нравится мне здесь, — поёжилась Женевьева.

— Мы в монастыре не задержимся. Дождёмся конца службы, поговорим с настоятелем и уедем.

Его заинтересовали фрески. Страшный суд соседствовал с картинами корчащихся в адском пламени грешников, среди которых Томас с изумлением заметил священников и монахов. Ближе, в нефе, стену украшало изображение Ионы и заглатывающего его кита. Томасу чуднО было видеть огромную рыбину нарисованной так далеко от ближайшего океана. Когда он был мальцом, отец рассказывал ему историю Ионы, и юный Томас часами выстаивал на берегу моря в надежде узреть рыбу, способную проглотить человека. Напротив Ионы Хуктон обнаружил затенённую колонной фреску, на которой коленопреклонённый монах, стоящий на заплатке зелёной травы в заснеженном поле, принимал протянутый ему с неба меч. Святой Жюньен!

— Вот он! — радостно пискнула Женевьева.

Стоящие в задних рядах монахи обернулись на её голос.

— Женщины!? — возмущенно воскликнул кто-то из них.

К Томасу подскочил плечистый инок:

— Паломникам разрешено входить в церковь лишь между заутреней и ноной! — гневно выпалил он, — Не сейчас! Вон отсюда!

Инок растопырил руки и принялся теснить Томаса со спутниками к выходу:

— Вы посмели войти в храм с оружием?! Вон! Вон!

Суматоха привлекла внимание остальной братии. Пение перешло в недовольный ропот. Томасу вспомнились слова отца. Он часто повторял, что толпа монахом может быть страшнее шайки разбойников:

— Народ воспринимает их, как стадо телков, а ведь они не телки, отнюдь не телки. Порой они сражаются, как дикие звери.

Эти смиренные иноки были настроены враждебно к непрошенным гостям, а набилось в храм сотни две монахов. Плечистый упёр Томасу в грудь ладонь и сильно толкнул. С высокого алтаря ударил колокол, и одновременно раздался стук тяжёлого посоха о каменный пол.

— Пусть остаются! — раздался властный голос, — Пусть остаются!

Редкие монахи, продолжавшие тянуть псалом, умолкли.

Томас мягко сказал иноку, ладонь которого покоилась на солнечном сплетении лучника:

— Руку убери.

Тот исподлобья взирал на него, не пошевелив даже пальцем.

Тогда Томас схватил его за руку и без усилий отогнул её назад. Монах, изумлённый силой привыкших натягивать лук мускулов, попробовал вернуть ладонь на место, но Томас резко нажал, что-то хрустнуло, и плечистый с коротким всхлипом отпрянул назад, баюкая повреждённую конечность.

— Я же сказал: убери! — прорычал Хуктон.

— Томас! — воскликнула Женевьева.

Лучник поднял голову и увидел у высокого алтаря пухлого человека в красном. Паломников привёл лично кардинал Бессьер. И немалую долю этих паломников, очевидно, составляли арбалетчики. Они выстроились по обеим сторонам нефа, и Томас кожей ощутил щелчки взводимых спусков. Арбалеты нацелились на эллекинов. Стрелки, которых больше дюжины, носили ливреи с зелёной лошадью на белом. За ними появились латники в тех же цветах, а рядом с кардиналом встал на алтарных ступенях граф Лабрюиллад.

— Ты была права, — покаянно пробормотал Женевьеве Томас, — Надо было взять лучников.

— Схватить их! — повелел кардинал.

Его толстощёкая физиономия расплылась в торжествующей улыбке. Враги угодили в расставленные Бессьером тенета, и кардинал Бессьер, архиепископ Ливорно, папский легат при дворе Иоанна II, не собирался упускать добычу. За спиной кардинала нахохлился вечно угрюмый отец Маршан.

Монахи расступились, и Томаса с его спутниками вытеснили к ступеням алтаря.

— Добро пожаловать! — елейно проговорил Бессьер, — Гильом д’Эвек!

— Томас из Хуктона, — с вызовом поправил его лучник.

— «Ле Батар»! — злобно выдохнул отец Маршан.

— И его еретическая потаскуха — сожительница! — добавил кардинал.

— И ещё моя жена, — пробормотал Лабрюиллад.

— Две потаскухи! — объявил Бессьер довольно и обратился к держащим пленников на прицеле арбалетчикам, — Не спускайте с них глаз!

Он помедлил, упиваясь триумфом, и произнёс со вкусом:

— Томас из Хуктона. Ле Батар. Что же ты делаешь в доме молитвы?

— Исполняю поручение.

— Поруче-е-ение? — насмешливо протянул Бессьер, — Что за поручение?

— Не допустить, чтобы святая реликвия оказалась в грязных руках.

— И что же за реликвия?

— «Ла Малис».

— Да? И в каких же руках она не должна оказаться?

— В твоих, кардинал Бессьер.

— Зрите, христиане, сколь глубоко укоренён во грехе бесстыдный Ле Батар! — сокрушённо воззвал кардинал к монахам, — Руки служителя церкви для него недостаточно чисты! Оно и понятно. Ле Батар отлучён от церкви, извергнут из её святого лона и лишён спасения. И что же? Вместо покаяния он посмел явиться сюда, в храм Господень со своими шлюхами и богомерзкими клевретами, дабы украсть сокровище, дарованное Богом церкви Его!

Он указал на Томаса перстом и возвысил голос:

— Ты же не станешь отрицать, что отлучён?

— Одного деяния я уж точно отрицать не стану! — ответствовал лучник.

— Какого же? — нахмурился кардинал.

— Твой брат, — сказал Томас.

На лицо Бессьера набежала тень. Указующий перст дрогнул, рука опустилась.