13 маньяков - [25]
Варево в ванне бурно кипит, наполняя квартиру густым запахом; это значит – пора. Подтаскиваю бак и вываливаю куриные тушки. Заклеиваю моей гостье рот, сама надеваю фартук, рукавицы и защитную маску. Затем, не развязывая веревок, беру девочку на руки.
Она, вдруг поняв, извивается, как червяк на крючке. Трусы мокрые.
И тут замечает собственного дедушку, который прятался в комнате и наблюдал, держась побелевшими пальцами за дверной косяк.
– Деда! – вопит она. – Деда!
С писателем мы договорились на удивление просто. Он хотел, чтобы маньяком считали его. Это пожалуйста, мне слава не нужна, уйду безвестной. Единственное условие, что я поставила мэтру: он должен, как и Читатило, быть последовательным. И я с радостью помогу ему стать последовательным, если он решится… Он решился на следующее утро. Он думал всего лишь ночь.
Опускаю девочку в кипящий бульон – лицом вниз.
– Деда!!!
Она рвется, бьется, жгучие брызги летят мне на брезент. Двумя швабрами прижимаю будущий деликатес ко дну ванны. Еще минута… тело застывает, на поверхность всплывают зелень и специи…
Глаза писателя горят красным, а может, это мне чудится? Он впитывает происходящее, набирается вдохновения, справляясь с многолетним творческим кризисом. Радикальный способ, что ни говори. Я покидаю квартиру молча, понимая, как пожилому человеку больно… хотя тогда еще не понимая. Да и сейчас… а что – сейчас? Нет, не думать! Отключить думалку… Один пошутил, второй посмеялся – вот и весь сказ.
Я ухожу, оставляя Мастера один на один с блюдом, изготовленным по его заветам.
Сервировать стол он должен сам.
В руке у меня трехгранный штык начала прошлого века, очищенный от ржавчины. Давно выменяла, как знала, что понадобится. «У штыка нос остер…» Да уж, остер так остер. Сама наточила. Держать железяку страшно неудобно – длиннющая, тяжеленная. Я обмотала ее посередине изолентой, и все равно неудобно.
Руку с оружием прячу за спиной – Сева не видит, он ничего больше не боится, потому что мама рядом… Укладываю его к себе на колени, глажу по голове.
Теперь гораздо удобнее.
Один миг – и…
Остатки складываю в мешки и бросаю во времянке. Перекапываю и утаптываю рабочую площадку, сверху присыпаю песком.
В памяти – провал. Совсем не помню, как сделала это… что – это? Ну – ЭТО. Не знаю, слова отказывают. Действую автоматически: работает программа. Я робот. Помню, как разделывала тушу в свете автомобильной «переноски», как крутила потом рукоятку, как ожесточенно крутила эту чертову рукоятку, повторяя вслух:
– Пропустить через мясорубку…
Я пропускала. Воинственного мальчика – через мясорубку. Красиво придумал Мастер. Я добавляла в фарш осколки пластмассового пистолета, жарила на большой сковороде здоровенную лепешку, вплавляя в нее оловянных солдатиков…
Цельной картины нет.
Зато сознание мое внезапно пробивают совсем другие кадры! Блок снят, шторы подняты. Наконец я вспоминаю, что ж такое на самом деле произошло во время давнишнего похода в лес, во время того пикника, пропахшего горелой человечиной. Ужас, вытесненный сознанием в самый дальний тупик и запертый там на десятилетия, освободился…
Вспоминаю, зачем пацаны взяли меня, маленькую дурочку, с собой, подговорив Кентыча! И что они со мной делали, пока были сравнительно трезвыми.
Вспоминаю, как меня раз за разом уничтожали. Я умирала, воскресала – и снова меня убивали…
Прошлое вернулось. От стыда выворачивает. Блюю, как девчонка. Хочу выблевать эту кинохронику, но – невозможно. Прошлое теперь со мной.
Так вот что заставляло Читатило убивать?! Вот почему я так часто думала о себе в мужском роде?!
Севка!!! Севочка мой!!!
Жертва принесена. Мы воссоединились – я и Тамара.
Плачу.
Смысла больше нет – ни в чем.
Я все плачу, не могу успокоиться, я вою по-бабски: Севка, Севочка мой…
Возвращаюсь в дом, расставляю на веранде ТРИ прибора. Второй, как обычно, для автора рецептов. Лепешка красуется в центре стола на деревянном круге для пиццы. Вот теперь и только теперь, когда никто меня не посмеет упрекнуть в непоследовательности, я могу принять у себя в доме моего учителя. Творца, посеявшего добро. Семена были разбросаны давно, пришло время жать.
Он пунктуален: в ночи слышно урчание мотора. Автомобиль подъезжает к воротам – точно когда назначено.
Третий прибор – для мужа.
Я уверена в нем. Осознав, что произошло, мой муж поступит как надо, это вам не Бобик, неспособный на мужские поступки. Санькино безумие – именно то, чем я смогу гордиться.
Зажигаю керосиновую лампу и в придачу – толстые декоративные свечи. По стенам пляшут бесовские тени. Я бы сплясала с вами, но сил больше нет.
Рассвет уже скоро.
Мэтр сидит на табурете, сутулясь, молча глядит в пол. Он хотел быть Читатило? Он умрет как Читатило. Догадывается ли, что так скоро?
Достаю из хламовки, как мы называем кладовку, старую свою коробку, нахожу там рваную книгу без обложки и кладу ее рядом с центральным блюдом.
Что дальше? Садиться за стол и ждать, когда муж проснется?
Ничего не чувствую, совсем ничего. Режу левую руку кухонным ножом, распарываю кожу от запястья до локтя, чтобы ощутить хоть что-то. Боли нет. Абсолютно ничего нет. Кровь течет на пол веранды, привнося в картину недостающие штрихи.
