127 часов. Между молотом и наковальней - [75]

Наступает ночь, ей предшествуют привычное усиление ветра и нашествие комаров. Я задаюсь вопросом о том, почему они становятся такими активными именно с наступлением сумерек? И спрашиваю вслух: «Откуда они вообще летят?» Где-то в каньоне должна быть стоячая вода. На моем пути таких мест не было. Возможно, у основания Большого сброса. Кажется, что-то такое было в описании. Сверяюсь с картой. Фотокопия истерлась на сгибах, но все еще можно разобрать, что под дюльфером Большого сброса есть какая-то лужа. Скорее всего, это промоина, в которой осталась вода, воспоминание о недавнем дожде, как и зеленоватая слизь на южной стене у меня под ногами. Кстати, карта указывает на то, что аналогичная лужа должна была быть выше по каньону и прямо здесь, где-то у моих ног, но обе, очевидно, испарились. Надеюсь, под Большим сбросом все еще есть какой-то запас воды. Наверняка она высыхает летом и зимой, но слизь и песчаный осадок на стенах, как и полчища комаров, говорят о том, что вода еще есть. Это важно, поскольку, если я смогу отсюда выбраться, промоина под Большим сбросом будет единственным источником воды на ближайшие шесть километров, до того места, где Бэрриер-Крик выходит на дно каньона Хорсшу, сразу за Большой галереей.

Ты не выберешься отсюда, Арон. Ты никогда больше не увидишь воды.

Темнота.

Холод.

Звезды.

Космос.

Дрожь.

Я возвращаюсь в ритм чередования расслабленного отдыха и дрожи от холода — ритм, который помог мне пережить предыдущую ночь. Но сегодня, вися в обвязке, мне не удается расслабиться больше чем на десять минут. Может быть, сегодня холоднее, чем вчера, а может быть, это неизбежные последствия голода и обезвоживания, сказывающихся на моем обмене веществ. С того момента, как я тут оказался, мне стало ощутимо хуже, и тело, видимо, вырабатывает меньше тепла. Холод забирается глубже. Как бы мне еще утеплиться? Выдернутые из CD-плеера наушники молча болтаются на шее уже три дня. Я натягиваю их на уши, получается защита на пол-уха. Потом засовываю голову в мешок из-под веревки и закрываю молнию так, что бегунок упирается в шею. Я пытаюсь сохранить тепло своего дыхания, чтобы оно грело воздух для следующего вдоха, но без риска полного удушья.

Выдох за выдохом — мешок наполняется влажным воздухом, я сосредотачиваюсь на том, чтобы выдыхать непосредственно в водонепроницаемую подкладку. Не давая дыханию раствориться в холодном ночном воздухе, я стараюсь удержать часть выделяемой влаги. Такое использование мешка представляется мне вполне разумным, но я не знаю, насколько эта теория работает. Я снова думаю о том, что лишь оттягиваю неизбежный конец. Проходит пять или шесть минут, и ночной холод пронизывает меня насквозь, поднимаясь через ноги и руки. Меня колотит со страшной силой, я пытаюсь сохранить свое положение, просидеть в обвязке еще хотя бы три-четыре минуты: левой рукой держусь за правый локоть, голова лежит на правом бицепсе, колени упираются в скальную полку. Но дрожь треплет меня, как стая собак. Приходится вытаскивать голову из мешка и снова укутывать ноги веревкой, укрывать плечи и руки. Я стал излишне ловким: обертывание ног отнимает у меня всего двадцать минут, я не успеваю согреться за этой работой. За нож и долбежку камня я уже не берусь; терплю свои мучения и молюсь в надежде, что переживу эту ночь.

Полночь, вторник, 29 апреля. Проведя несколько часов в спорах с собой, я наконец решаю отхлебнуть глоток мочи. У меня еще есть в запасе примерно полчашки чистой воды, но я хочу понять, какова моча на вкус и в состоянии ли я ее вытерпеть. Прикрепляю загубник к обрезку трубки на кэмелбэке — саму трубку я срезал, когда в первый раз мастерил жгут. Набираю в рот примерно две столовые ложки мочи и немедленно глотаю. Ночной воздух охладил ее, вместо тридцати шести градусов ее температура теперь — около пятнадцати. Моча резко соленая на вкус, отвратительно горькая настолько, что скулы сводит. Удивительно, но все не так ужасно, по крайней мере меня не тошнит и не рвет. Затруднительность положения нарастает. Если бы моча была невыносимо мерзкой, ответ был бы — не пить. Но поскольку, оказывается, я способен выпить почти половину того, что собрал, не доходя до коричневого осадка неизвестной природы, вопрос до сих пор открыт. Жажда подталкивает меня к тому, чтобы выпить две чашки прямо сейчас. Но идея не кажется мне хорошей. Я, конечно, слышал об очистительных диетах уринотерапии, но очевидно, что сторонники этих диет пьют и достаточное количество воды. Может быть, память меня подводит и никаких таких диет не существует — в моем теперешнем состоянии я не могу полностью доверять своему мозгу. В любом случае чистая моча была бы определенно лучше, чем то, что у меня есть. Так что непонятно, должен ли я дальше пить мочу, и нет способа проверить. Я подозреваю, что игра будет стоить свеч, но еще не сейчас. Буду тянуть остатки воды ближайшие двенадцать часов, пока она не кончится, а там вернусь к этому вопросу.

Еще несколько циклов полусна и дрожи. Три часа утра, вторник, шестидесятый час заключения. Камень поймал меня в ловушку днем, в половину третьего. Я изменил график потребления воды и теперь пью ее немного чаще. Осторожно поднимаю бутылку с водой на уровень глаз и отмечаю остаток — меньше ста граммов, скудный запас. Зажав бутылку между коленями, отвинчиваю пробку левой рукой, подношу горлышко ко рту и, не успев еще намочить изнутри нижнюю губу, командую себе убрать бутылку. И так каждый час в течение всей ночи.