112 дней на собаках и оленях - [58]

Далее Сумгин приводит теорию образования речных наледей, предложенную горным инженером Подьяконовым в 1903 году. Сущность этой теории Сумгин сводит к следующему:

«Прежде всего Подьяконов подчеркивает, что реки текут не только открытым руслом, но что известная часть воды сочится в тех водонепроницаемых слоях, которые находятся как под дном реки, так и вообще в речных наносах ее долины. С наступлением морозов река покрывается льдом, который постепенно утолщается. Наступает момент, когда живого слоя сечения русла становится недостаточно, чтобы пропускать всю воду реки. Пусть ложе долины реки, в частности, русло имеет или естественную водонепроницаемую породу, или же такой породой является мерзлый грунт, подстилающий долину реки. Создается напор воды и она из русла бросается в слои речных отложений своей долины, вызывая подъем грунтовой воды в наносах долины. Под влиянием усиливающегося напора вода выходит на поверхность или льда реки, или почвы ее долины там, где сопротивление напору меньше. Эта вышедшая на поверхность льда или почвы, или снега вода дает наледный лед. Если выход для воды затруднен, а напор силен, получаются вздутия льда или почвы вместе со льдом — наледные бугры, которые дают трещины на поверхности или радиально, или одну большую продольную трещину с мелкими боковыми ответвлениями от нее. Морозы усиливаются, лед реки утолщается, почва промерзает глубже, живое сечение потока уменьшается и тем создаются условия для поддержания длительного выхода части речной воды наружу, а следовательно, и для накопления наледного льда. Высота льда наледи является показателем напора воды, образующей наледь. Прекращается напор, прекращается и действие наледи: с возобновлением напора наледь возобновляет свою деятельность.

Если в каком-либо месте реки живое сечение русла все промерзнет, промерзнут также водоносные слои долины или если водоносных слоев нет (река течет по скалистому ложу), тогда вся вода потока выходит на поверхность и образует наледь…»

Н. И. Толстихин называет наледью «ледяное тело, являющееся продуктом замерзания природной поверхностной или подземной воды, излившейся на поверхность льда, снега, земли и в пределах деятельного слоя в результате промерзания того водоносного тракта, по которому обычно эта вода циркулирует»[24].

Наледь по-якутски «тарын». На каждой станции я слышу это слово. Ямщики тревожно рассказывают друг другу о том, как они преодолевали тарыны и как лучше их преодолевать. И вот наступил конец этим разговорам. Конец тарынам!

— Тарын суох! — поздравляет меня ямщик.

На пути к Якутску не будет больше тарынов.

Еще двадцать восемь раз придется перепрягать оленей, прежде чем доберутся нарты до Якутска. Еще двадцать восемь станций на пути к Якутску. А за ними воздушная станция. Самолет помчит меня над Леной и тайгой к Иркутску…

Значит, двадцать восемь раз придется мне ладиться с ямщиками, задабривать их чаем, табаком, еще много ночей не спать и грезить о Москве, такой бесконечно далекой и такой бесконечно близкой.

Уже седьмой день, как я расстался с Абыем. Новые нарты служат честно. Раз увязавши в Абые свою незатейливую поклажу, я больше не возвращаюсь к этому скучному делу. Груз ночует постоянно за станционной юртой и никто не покушался на него.

Вот и Верхоянск. Он встречает нас милостиво: мороз всего лишь пятьдесят один градус. Городок в тумане.

Но можно различить отдельные строения. Они не похожи на колымские. Я вижу дома с двускатными крышами, с застекленными окнами. Вот мы проехали мимо магазина. Вот домик с крыльцом… В тумане мне кажется, что город большой, так долго едем мы в поисках ночлега…

Мы в окружном центре Якутской республики. До железной дороги отсюда немало: 3 675 километров! Жителей здесь около пятисот человек, преимущественно якутов-охотников и скотоводов.

Сначала Верхоянский острог был построен на реке Дулгалах, в ста километрах на юго-запад от теперешнего города, но затем был перенесен на левый берег Яны и получил название Верхоянского зимовья.

Городок стоит в низком болотистом месте. Почти у каждого дома имеется озерко. Однако для питья озерная вода не годится в летнюю пору. И здесь, в Верхоянске, каждый житель запасается на круглый год льдом — своим питьевым запасом.

До Якутска еще девятьсот километров.

Я вижу нарты, прибывшие сюда из Якутска. Везут груз в Абый. Люди пробираются с почтой по разным северным уголкам вплоть до Нижне-Колымска… Они уже взбирались на сумасшедшую крутизну Верхоянского перевала. Мой путь на этот перевал…

Городок весь в тумане. И снова, как обычно, в большом селении, я не знаю, куда постучаться. В тайге стучишься в первую и единственную юрту. Знаешь, что всюду встретишь приют. Путнику деться некуда… Входишь в чужой дом, как в свой, и встречают тебя везде, как своего. Балаганы устроены все на один лад. Все совершенно однотипны и потому давно тебе знакомы. Но как быть путнику в городе? Можно ли постучаться в любой дом? И как встретят бородатого, страшного, обмерзшего, засыпанного снегами человека, в чукотской необычной одежде, в расшитой длинной анадырской кухлянке, меховых чукотских широченных конайтах-штанах и плекетах-щеткарях?…