101 Рейкьявик - [75]
Хотя… В чем-то я против секса. Где-то далеко позади — так что звон едва слышен, — где-то далеко в глубине затылка мозг бьет во все колокола о том, что секс — это плохо, грубо, неприлично и что свой причиндал надо заключить в клетку и выпускать на прогулку только в целлофане. Не разбрызгивать из него на оранжевый пластик и телеэкраны. Даже я… Даже в меня Папа впустил свои когти. На моем плече — какая-то исто-католическая лапа, которая медленно тянется, выползает из длинного-предлинного — длиной в две тысячи лет — туннеля, в котором уже давно нет света. Рука Папы: мягкая, осторожная, налитая спермой. На моем плече. Но я хотя бы могу утешить его тем, что мы с Лоллой не предохранялись во время нашего грехопадения. Ведь Папа против противозачаточных средств. Что, впрочем, легко понять. Иначе бы он не родился. Если б его родители резвились под покровом науки. Единственное, что держит меня на плаву, — надежда на удачный минет.
— Да, кстати: поздравляю тебя.
— С чем?
— С обручением. Поздравляю с обручением.
— С каким обручением?
— Ну, вы же с мамой обручились?
Ага. Подействовало. Мне удалось изобразить из себя более запущенный случай, чем Сигурд Фафнир Фридйоунссон, бывший плотник, который пропил предприятие и машину, изнасиловал жену и детей молотком и кончил на какой-то карте в «Хилтоне» в Амстердаме с голландским шестидюймовым пестиком в заднице. Она наконец поднимает глаза от своего отчета и смотрит на меня. Я меняю тон. Спокойно говорю:
— Поздравляю с мамой.
— Да… Она тебе сказала?
— Сказала. Точнее, я все сказал за нее. Я дал ей сексуальный ориентир.
— Да. Она сказала, что ты молодец. Что ты помог ей найти выход из положения.
— Она-то из положения вышла. А кое-кто другой, напротив, оказался в положении.
— Ты хочешь сказать, для тебя это тяжело?
— Нет. Я об Эльсе. Она в положении. Беременна.
— Да. Мне говорили. И кто она…
— Эльса — медсестра. Она заботится о здоровье населения.
— Ты так говоришь, что можно подумать, что это не стоит обсуждения…
Любезная моя лесбиянка! Ты спишь с женщинами. В убежище от грозящих разящих мужских членов, набухших бедами и опасностями. Спи спокойно. В чужих объятиях. На низком ложе вдалеке от продолжения мужчины, от коловращения жизни, мягко играйте телами друг друга, под зонтом, защищающим вас от обрушивающихся вниз капель спермы, с лоном и чревом, залатанными во избежание беременности. Зеленые земли в безбрежных морях. Влюбленные девы в бесхлинных полях. Две телицы на лугу сплетаются тельцами вдали от всех тельцов, вымена сося, языки жуя, из сосцов уста наполняя, — мягкие влажные нежности в промежности, — и кончая в одно и то же время. МУ! My за му, копыто за копыто, хвост за хвост. Нега ради неги. Грудь ради груди. Незатраханная страсть. Любовь ради любви. Сплетайтесь же под одеялом, объятия милых дам!.. А может, никому и не дам… Двое ножн в любовной игре вдали от всех мечей. В то время как мы — немощные мужчины — проводим свои дни в неравной бар-рьбе с собственным оружием и дрожащей рукой выжимаем капли жизни из застывшего паршивца. А карманы полны презервативов годичной давности. Пока мы бьем стаканы и бьемся головой о ступени и стены, нам дают по рогам, по всем порогам, нас складывают в кучу трупов с острием человека в заднице, ветром в карманах и табаком в душе. Вперед, мужуки, мы-жуки!
— Почему же, стоит. Только осуждения.
— В каком смысле?
Осуждаю я чрево твое, женщина. Холодна кровь, по пещере твоей струящаяся, праздно висят там яйцеклетки, пусты стаканы в баре, и несть очей в углу; незажженными стоят там свечи во веки веков, они же истекают похотью. Никогда не вспыхнет здесь искра, никогда — жизнь. Не войдет сюда луч длинный и тонкий. Ничто не войдет, ничто не выйдет. Помещение, куда ничего не помещают, обертка не из-под чего, оболочка вокруг самой себя; не горит костер твой, не идет чад, несть у тебя чада. Не бьется сердце во чреве твоем. Никто не выползет вон босиком. Ты, жена, — осужена! Однополо делишь ты ложе с сестрой, с матерью. Соития твои рукоблудию подобны. Совокупления — совокупное самолюбие.
— Не знаю.
— Не знаешь?
— Нет.
— Ты просто так сказал, что ли?
— Да. Взял вот и сказал. Это просто слово такое.
— Осуждение? С каких это пор ты стал судьей?
— Нет, нет… Я, наверно, имел в виду, что у лесбиянок детей не бывает. Такое вот… суждение о…
— И что же в этом такого крамольного?
— Ничего… Просто я…
— И кто вообще сказал, что если ты лесбиянка, значит, и детей иметь не можешь?
— Ну, почему, конечно можешь.
— Чем я хуже других! В мире полно лесбиянок, у которых есть дети.
— Ведь мы с тобой спали?
— Да.
— Ты это уже забыла?
— Нет, нет.
— Что это было?
— Что?
— Да, что это такое было?
— Ну, это так… Нечаянно.
— Отчаянно?
— Нечаянно.
— Ошибка в программе?
— Это был как бы несчастный случай.
— А травмы были?
— Травмы?
— Да. Тебе потом в травмпункт бежать не пришлось? Ничего тебе не пришлось после этого зашивать?
— Я напилась. И ты тоже пьян был, правда? Или что это было для тебя? Тебя это так волнует?
— Меня? Нет, нет. Всю жизнь мечтал наставить маме рога.
