101 Рейкьявик - [34]

Новый год — конец света в миниатюре. Мини-судный день. Военные учения перед этим, настоящим. Все сердца охвачены огнем… на самом деле всего-навсего новогодним огоньком. Мы пыжимся дострелить петардами до звезд и воображаем, что это взрываются планеты, что в Солнечной системе все сходит с орбит. С небес с ревом сигают кометы, в парашютах сгорают светила, последняя искра падает на землю — и все, и мира больше нет.

Но если посмотреть в телескоп с Сатурна — это всего лишь волоски в бороде Земли в убыстренной съемке.

По каналу «Дискавери» как-то показывали передачу про метеориты. Оказывается, в космосе этих метеоритов немерено, и сколько там сотен тысяч госзаймов назад один из них хлопнулся на берег в Мексике. Он был величиной с Рейкьявик. И Земля, которая в те времена была одним сплошным парком Юрского периода, встретила его, как лицо — ружейную дробь. Метеорит впечатался в щеку Земли, но насквозь не прошел, и старушка (тогда она была невинной девушкой с нетронутой озоновой плевой) выжила. Хотя нет. Для динозавров это стало лебединой песнью. И допелись они до палеонтологического музея. (Ну и хрен с ними. А то были бы мы четвероногими вегетарианцами с лицами как у И-Ти[118].) В той передаче сказали (там был какой-то плешивый космосовед из Канзаса — редкий пух, как озоновый слой над лысиной), что во Вселенной полно метеоритов и они каждый день сгорают в атмосфере, то есть сгорают маленькие, а большой может шандарахнуть по нам хоть завтра, хоть через миллион лет. И тогда может действительно настать конец света. Единственный способ этого избежать — вовремя подстрелить его из ядерного оружия. Беда только в том, что в мире мало астрономов, которые дежурят — глаза в космическое пространство, следят за метеоритами. Их примерно столько же, сколько в аэропорту Кеплавик работников эмиграционной службы. И еще показали, что может случиться; кадры были засняты в прошлом году, когда в Юпитер врезался живописный метеорит и оставил черное пятно, рану на лице. Там показали, как какие-то американские студенты смотрели эти кадры в прямом эфире и визжали от вострога, радовались, как футбольные фанаты, когда эти сто мегатонн взорвались на поверхности планеты. Американцы тупые. Жопы. Хорошо провазелиненные жопы. Ну может, у них самые мощные телескопы и самые совершенные спутники, но… Вот если бы вам самим в задницу вонзился такой пестик весом в сто мегатонн?! Имейте совесть!

В мире полно дроби. «Пиф-паф!» — из ружья. А Земля — куропатка, тяжело летит и меняет цвет каждый сезон. Как будто это что-то изменит. Вдруг мне показалось, что я совсем беззащитен: стою тут на неверных ногах на поверхности гладкой скользкой планеты, которая к тому же еще и вертится (как белка в колесе), а вдобавок еще летит — и не где-нибудь, а в зоне обстрела. Старуха в инвалидной коляске в Сараево медленно катится по улице, от одного сектора обстрела к другому.

Спешу в дом. По радио: «Что было самым запоминающимся в уходящем году?» Я вспоминаю о таблетке, которую вынул из коробочки у Эльсы. Угрызения совести. О чем я думал? Нащупываю таблетку в кармане кожаного кресла, беленькую малютку, крошечный атом в моих пальцах. Рассматриваю ее. Держу в вытянутой руке, как Мел Гибсон в «Гамлете» держал череп и вещал на староанглийском, что вот, мол, когда-то это был такой прикольный чувак, — и я чувствую себя Мелом, чувствую, как в моей груди бродит исландский текст, — только здесь все наоборот. Я беседую с той смертью, которая предшествует жизни, предотвращает жизнь: с крошечной белой черепушкой, сделанной на фабрике, полграмма атомного заряда, который предназначался яичникам Эльсы для защиты от метеоритного дождя из члена Магнуса. Вот эта крошка. Не больше точки над «i» в будущем имени того, кого пробудит к жизни ее исчезновение. Это возмутительно. Это — жизнь. Наша жизнь — ни больше ни меньше, чем забытая противозачаточная таблетка, — а все равно все из кожи вон лезут, чтобы прославить ее в веках. Произвол или Божье соизволение? Бог или червь? Чудо или чудачество? В данном случае да: Я. Introduction to the role of God:[119] Хлин Бьёрн. Я подношу пальцы, держащие таблетку, поближе к глазам, пытаюсь разглядеть в ней черты лица, изгиб рта или улыбку. Ну же! Улыбнись, если можешь, своему Богу, крошечная белая, убогая жизнь!

Может, стоило позвонить ей, вернуть таблетку? Нет, уже поздно. Прошло пять дней. Она пропустила день. Она, по идее, сама должна была понять это, она же такая аккуратная, организованная, она же медсестра… И все же… Эльса перед шкафом в ванной рождественским вечером, готова лечь спать, осталось только… «нет, разве я ее сегодня уже принимала?» И — в постель… Ну и что, все равно риск, что у психолога поднимется, равен нулю, он и сам-то из своего кресла едва поднимается. Нет-нет, они наверняка это дело бросили, как и все, кто бросил курить. «У нас не ебутся». Они, наверно, это торжественно пообещали под прошлый Новый год. «Бросай делать это». Любиться — грех, курить — грех… Все хорошее вредно. Все отстойное полезно. Вот-вот. Грести не грех. Нет-нет. Со времен Адама и Евы продолжается все та же первородная гребля, и где-то на заднем плане анималист Ной собирается в очередное плаванье. Как вышибала в баре — выбирает посетителей из очереди: «Ты… и ты… нет, тебе нельзя…» — и отчаливает от пристани на своем отеле «Ковчег»