10000 литров чистого ужаса - [3]

Рядом с ним села Ивана. Он улыбнулся ей. С Иваной надо было держать ухо востро. Именно в такого типа девушку он мог бы влюбиться. Красивая — не такая вызывающе красивая, как Кати, ее красота нежнее. Каштановые волосы до плеч, молочно-белая кожа, ореховые глаза… Патрису уже случалось влюбляться. Тысячу, наверно, раз, лет с двенадцати, и всегда события развивались по одному и тому же сценарию. Он становился лучшим другом девушки, ее наперсником и чем-то вроде талисмана. Был вынужден выслушивать все подробности ее сердечных и постельных дел. Глотать, не моргнув, фразы вроде «До чего здорово иметь такого друга, как ты, с тобой все просто…» А вечерами, в своей убогой комнатушке над родительской лавкой, он слышал, как разбивается вдребезги его сердце. Премерзкий звук…

Сказать по правде, он ни разу не довел дело до конца. Патрис был девственником двадцати лет от роду, под завязку набитым комплексами, как хороший эклер шоколадным кремом, и не видел никакого выхода из этого положения, которое чем дальше, тем больше был склонен считать проклятием.

Ему бы стать кем-то другим…

Но взять и стать кем-то другим — так не бывает. Его жизнь будет одним долгим неприятным моментом — с этим надо смириться.

Потратив прорву времени на попытки втиснуть в багажник большущий плоский кейс, Марк сел в машину последним.

— Что у тебя там? — спросил Джей-Си.

— Мой арбалет.

— А на хрена тебе арбалет?

— Стрелять по мишеням. Вешаешь на дерево мишень, целишься… Все равно, что гольф, если хочешь…

— А в зверей ты тоже стреляешь? — спросила Кати.

За него ответила Ивана:

— Марк никогда не выстрелит в живое существо.

— Я член Гринписа, — добавил Марк. — Стрельба из арбалета хорошо расслабляет и без лишнего шума.

Патрис поморщился. Марк… Он такой… Жутко славный… Это ведь с ним первым он заговорил о теткином домике и о возможности съездить на несколько дней после экзаменов на природу. А потом все завертелось: Марк нашел, что это отличная идея, рассказал Иване, она тоже одобрила, мол, им это пойдет на пользу. Марк позвал своего «старого лицейского друга», этого придурка Джей-Си, а тот уговорил Кати поехать с ними. Джей-Си, верно, думал, что неделя в такой компании станет чем-то вроде «хождения в народ» и что можно будет оторваться с выпивкой и травкой, чего он не мог себе позволить в шикарных отелях, где обычно отдыхал, а еще, в сущности, это был способ показать Кати, какой он «свой парень».

Вот так Патрис и влип. Теперь он, подобно неосторожному пловцу, который оглядывается на далекий берег и понимает, что ему до него не доплыть, горько жалел о своем предложении, но поздно. Надо было просто перетерпеть эти несколько дней, все равно как окунуться в ледяную ванну: стиснув зубы.

— Поехали, — рявкнул Джей-Си, нажав на газ.

И Патрису показалось, будто он идет ко дну.

В этом летнем домике Патрис бывал нечасто. По правде сказать, всего один раз и очень давно. Так давно, что, пожалуй, тот приезд остался самым ярким воспоминанием его детства. Ему было шесть лет, но он помнил все до мелочей. Еще бы…

Он помнил отцовский «рено-16». Помнил предотъездную суету, помнил, как радовалась мать встрече с той, кого все называли «тетя Мишлин», хотя никто толком не знал, кем она им приходилась, и помнил свою сестру, Лоранс.

Лоранс… Она была на два года старше его, но разговаривать не умела. И ходить не умела тоже. Родители пытались втолковать Патрису словами, доступными шестилетнему ребенку: «Твоя сестра больна», «в этом нет ее вины», «мы ее все равно любим», «она многое понимает»… Он не очень вникал в их объяснения. Да особо и не пытался. Сколько он себя помнил, сестра всегда была такой: молчала, не двигалась, всегда сидела в своей комнате, маме с папой приходилось купать ее вдвоем, менять памперсы два-три раза в день… и эти ее пустые, как у пластмассовой куклы, глаза… Если бы тогда кто-нибудь спросил Патриса, любит ли он сестру, он, наверно, ответил бы «да». Теперь, по прошествии времени, Патрис так не думал: он просто свыкся с нею и со всеми маленькими ритуалами, из которых состояла жизнь с сестрой-инвалидом. Он любил ее, как любят привычную вещь, или растение… в лучшем случае собаку или кошку.

Он любил ее, но какая-то темная частица в глубине его существа ее ненавидела. Ненавидела со всей силой ненависти, какую только способен испытывать четырехлетний ребенок, а сила эта колоссальна. Из-за нее он никуда не уезжал на каникулы, из-за нее жил в самой маленькой комнате, из-за нее родители редко с ним играли, из-за нее он не мог пригласить в гости друзей, разве что изредка и по одному… Часто Патрис во сне убивал сестру и просыпался со жгучим стыдом, точно совершил нечто ужасное.

Ему было стыдно, но это ничего не меняло. Наоборот, за этот стыд он ненавидел ее еще сильней.

Так что, когда заговорили о поездке в летний домик тети Мишлин, для него это стало настоящим праздником: впервые они куда-то собрались на каникулы. Отец погрузил инвалидное кресло Лоранс в багажник «рено», остальные вещи на крышу, и они отправились.

Патрис помнил дорогу, все было как в сказке, шоссе долго петляло по лесу, потом они свернули на проселок без названия, он шел под уклон, пробираясь между деревьями к озеру. Патрис помнил тетю Мишлин, ее длинные серые волосы, ее улыбку. Он помнил, что ему стало тогда любопытно, есть ли у нее дети и почему она живет совсем одна в глухом лесу, вдали от всего.