100 великих узников - [236]

Документы свидетельствуют, что сотни людей пытались спасти Я. Корчака, ему не раз предлагали убежище на "арийской" стороне, и он мог выйти из гетто в любой момент.

На Белянах сняли для него комнату, приготовили документы. Корчак мог выйти из гетто… хотя бы со мной, когда я пришел к нему, имея пропуск на два лица — техника и слесаря водопроводно-канализационной сети. Корчак взглянул на меня так, что я съежился… Смысл ответа доктора был такой: не бросишь же своего ребенка в несчастье, в болезни и опасности. А тут двести детей, как оставить их? И как потом можно жить?

И Старый доктор, всю жизнь проповедовавший преданность ребенку, остался верен себе и на этот раз. В гетто он делал все невозможное, потому что ничего из возможного уже не оставалось. Днем он всеми правдами и неправдами добывал еду для детей, возвращался поздно вечером, пробираясь по улицам между мертвыми и умирающими, — иногда с мешком гнилой картошки за спиной, иногда и с пустыми руками. А по ночам приводил в порядок свои бесценные 30-летние наблюдения за физическим и душевным развитием детей.

Летом 1942 года началась ликвидация гетто. Гитлеровцы отвели специальное место около Гданьского вокзала, так называемый Умшлагплац, куда пригоняли людей, подлежащих уничтожению. 5 августа дети и взрослые из Дома сирот выстроились на улице, а потом отправились на Умшлагплац.

Колонну обреченных детей возглавлял Януш Корчак, больной старик, который шел, еле передвигая опухшие ноги и стараясь улыбаться детям. Он держал за руки мальчика и девочку, но на своих плечах и в сердце своем нес самую тяжелую ношу на земле. Наверное, со времен иродова избиения младенцев в Вифлееме не было зрелища более ужасного, чем эти дети, отправлявшиеся, как им сказали воспитатели, "на экскурсию в деревню". Старый доктор все еще надеялся, что умрет он один, и не мог поверить, что кто-то способен убить детей.

Но Варшава, потрясенная невиданным даже по тем временам шествием, уже знала и горько рыдала при виде обреченных. Колонну сопровождали автоматчики с овчарками, но это была "не обычная, сбившаяся в кучку людская масса, которую, как скот, ведут на бойню. Это был марш, прежде не виданный". Чисто умытые и тщательно причесанные дети шли строем по четыре человека в ряд и даже старались петь, а над ними развевалось зеленое знамя короля Матиуша. Так на Умшлагплац еще никто не приходил…

— Что это? — крикнул комендант.

— Корчак с детьми, — ответили ему.

Комендант спросил Доктора, не он ли написал "Банкротство маленького Джека".

— Да, — ответил Я. Корчак. — А разве это в какой-то мере связано с отправкой эшелона?

— Нет, просто я читал вашу книжку в детстве. Хорошая книжка, вы можете остаться…

— А дети?

— Невозможно, дети поедут.

— Вы ошибаетесь, — крикнул Старый доктор. — Дети прежде всего, — и захлопнул за собой дверь товарного вагона. А потом вместе со своими воспитанниками вошел в газовую камеру Треблинки…

В тюрьме Панкрац

Чешский патриот Юлиус Фучик всегда жил на переднем крае истории, и каждый его очерк, критическая статья или письмо были своего рода корреспонденциями с фронта борьбы за коммунизм. Сам себя он сравнивал с солдатом, и действительно прожил жизнь под постоянным огнем врага — в непрерывных схватках и с отечественной реакцией, и с чужеземными оккупантами. Еще в 1934 году он написал, что "герой — это человек, который в решительный момент делает то, что нужно делать в интересах всего человечества". Решительные моменты в жизни самого Ю. Фучика шли непрерывной чередой: он сделал очень много, но не успел сделать всего, о чем мечтал.

Ненастным утром 15 марта 1939 года колонны гитлеровских войск вторглись в Чехословакию, а около полудня первые серо-зеленые грузовики германских моторизованных частей появились на улицах Праги. Лица солдат под касками были надменны и неподвижны, руки властно сжимали оружие, лишь глаза беспокойно бегали, искоса поглядывая на бурлящую толпу. Во второй половине дня над Градчанами уже развевался флаг со свастикой… В официальной печати появились пораженческие статьи, и Ю. Фучик в это время пишет свою последнюю статью в легальной газете "Чин":

Наш народ продан, но не сломлен. Он произносит горячие слова обвинения, но не отчаяния… Отдельные люди могут нравственно разложиться — народ будет терпеть, но он никогда не подчинится. Руководители смертны, они приходят и уходят. Народ бессмертен.

Нет, не говорите плохо о чешском народе. Чешский народ в опасности, но это не опасность морального разложения. Чешский народ знает своих друзей и врагов, он не впадает в уныние и апатию. Он хорошо видит возможность лучших дней и пойдет навстречу этим лучшим дням.

Война застала Ю. Фучика в полном расцвете сил: ему было 36 лет, он был здоров, жизнерадостен и всюду приносил с собой веселье, смех и радость. Он любил жизнь во всех ее проявлениях — и весну, и борьбу, и песни, и хоккей. О вторжении немцев Ю. Фучик узнал в ночь с 14 на 15 марта и сразу же понял, что бороться с врагом придется в неимоверно трудных условиях — более трудных, чем это было до сих пор. В те роковые мартовские дни при каждом стуке в дверь сердце его начинало учащенно колотиться, в висках стучала кровь, а в мысли проникало страшное слово "гестапо".