Предисловие
В эпоху первой ойкуменической экспансии, когда каждый молодой искатель приключений мечтал стать космическим разведчиком, были открыты, исследованы и заявлены тысячи далеких миров. Самые гостеприимные из этих планет привлекали иммигрантов — казавшуюся бесконечной череду сект, фракций, обществ, культов и просто групп свободомыслящих людей, отважившихся испытать судьбу первопроходцев и жить по-своему в собственном мире. Порой они выживали и даже процветали, но чаще торжествовали чуждые человеку условия: колонии приходили в запустение, а их обитатели переселялись в другие места, порой оставляя за собой странные небольшие популяции настойчивых потомков, тем или иным способом умудрившихся приспособиться к окружающей среде. Некоторые из таких миров, редко посещаемых и, как правило, ускользавших от внимания общественности, послужили материалом для альманаха «Затерянные миры и забытые народы» Тома Хартманна, не дающего покоя никому, кто его прочел.
Философы Ойкумены признавали, что населенные миры подчиняются определенным закономерностям социальной эволюции, каковые можно классифицировать, подразделив их на несколько систем — изоляционистских и коллективистских, центробежных и центростремительных, гомогенизирующих и дифференцирующих.
В отсутствие централизованного правительства правопорядок поддерживала МСБР — Межпланетная служба безопасности и расследований — ассоциация, посвятившая себя обеспечению законности и подавлению преступности и выполнявшая, с внушающей почтение эффективностью, сопутствующие функции преследования и наказания преступников, космических пиратов и разношерстных социопатов. В конечном счете МСБР фактически превратилась в административный орган власти, координирующий взаимодействие глобальных и региональных правительств Ойкумены и повсеместно внушающий представление об общечеловеческих нормах и ограничениях.
Примечание: ойкуменическая валютная единица, сольдо, примерно соответствует стоимости одного часа неквалифицированного труда (десяти американским долларам в начале двадцать первого века).
~
В детстве Мирон Тэйни бредил легендами о космических исследованиях. Он странствовал в воображении по далеким закоулкам Ойкумены, трепетно сопереживая приключениям звездных старателей и разведчиков-заявителей, пиратов, охотников за рабами и отважных агентов МСБР.
Вопреки его фантазиям, обстановка в буколическом поселке Лиллинг на отрадной планете Вермейзен, где он родился и вырос, буквально убаюкивала непринужденной безмятежностью бытия. Вопреки дерзновенным мечтам Мирона, родители настойчиво напоминали ему о прозаических требованиях действительности. «Если ты хочешь стать финансовым экспертом, таким, как твой отец, для тебя важнее всего образование, — говорили ему. — Когда закончишь Институт и получишь диплом, у тебя будет время немного расправить крылья, если можно так выразиться, перед тем, как ты займешь свою должность на Бирже».
Будучи покладист и прилежен от природы, Мирон заставил себя на какое-то время забыть об опьяняющих грезах и поступил в Колледж конкретных совершенств при Институте Варли в Саалу-Сейне, на другом краю континента. Родители, прекрасно понимавшие предрасположенность Мирона к беспечному времяпровождению, сопроводили сына строгими напутствиями. Ему надлежало сосредоточить все внимание на учебе. Академические успехи имели огромное значение для дальнейшей карьеры молодого человека.
Мирон обязался делать все от него зависящее, но, когда настало время выбрать расписание занятий, оказался в западне нерешительности. Несмотря на лучшие намерения, он никак не мог избавиться от картин, представлявшихся его внутреннему взору: роскошные пассажирские звездолеты величественно плыли в бесконечном пространстве, инопланетные города полнились незнакомыми ароматами, в старинных тавернах, открытых теплым ветрам, смуглые девушки в пурпурных юбках подавали пенистый пунш в кувшинах из резного дерева…
В конце концов Мирон составил план обучения, по его мнению отражавший своего рода компромисс: в него входили курсы статистической математики, анализа экономических закономерностей Ойкумены, общей космологии, ознакомления с основными принципами конструкции космических двигателей и ойкуменической антропологии. Мирон заверил родителей в том, что эта программа, изобретательно названная им «анализом экономических производных», служила надежной основой для достаточного общего образования. Родители не были убеждены его сообщениями. Они знали, что за благопристойными, хотя и несколько рассеянными манерами их отпрыска скрывалась наклонность к нерациональному упрямству, преодолеть которое не могли никакие доводы. Но они больше ничего не могли сказать — Мирону предстояло самому убедиться в ошибочности его представлений.
Мирон не мог с легкой душой избавиться от опасений, навеянных прогнозами отца. Это заставило его наброситься на занятия с небывалой энергией, и в свое время он закончил Институт, получив почетный диплом.
Отец придерживался того мнения, что, невзирая на странные увлечения и необычный выбор образовательных дисциплин, квалификация Мирона все еще позволяла ему делать карьеру на Бирже, занимая для начала какую-нибудь скромную должность. К тому времени, однако, предусмотренный распорядок жизни Мирона был нарушен неожиданным вмешательством. Вмешалась в него двоюродная бабка Мирона, леди Эстер Ладжой, унаследовавшая огромное состояние первого мужа. Леди Эстер содержала роскошное поместье, окружавшее усадьбу Сарбитер в Дингл-Тéррасе, на южной окраине Саалу-Сейна. Когда Мирон учился на последнем курсе Института Варли, леди Эстер заметила, что внук ее сестры перестал быть тощим подростком с рассеянно-мечтательным — «телячьим», по выражению леди Эстер — выражением лица, но превратился во все еще худощавого, однако пропорционально сложенного юношу приятной наружности, с гладкими светлыми волосами и глазами цвета морской лазури. Леди Эстер нравилось, когда ее окружали молодые люди приятной наружности: она считала, что они создавали нечто вроде орнаментальной оправы, выгодно оттенявшей блистательные достоинства ее драгоценной персоны. Так или иначе, пока он готовился к выпускным экзаменам, Мирон проживал в усадьбе Сарбитер в обществе двоюродной бабки, что, как оказалось впоследствии, позволило ему приобрести поучительный опыт. Мирону не дозволялось называть хозяйку поместья «бабушкой» или даже «тетушкой Эстер». Она предпочитала обращение «дорогая леди Эстер» или, если это не слишком смущало молодого человека, ее шутливое девичье прозвище «Шутцель».
