Мальчишки в лес за грибами пошли, в какой лес — не сказали, а родители спросить не догадались. Возле деревни два леса шумят, но один, это не лес, а роща: хоженная-перехоженная, топтанная-перетоптанная. Девки туда за земляникой бегают, заблудиться там негде, но и гриба настоящего нет, повыбрано всё. С другой стороны — тоже не лес, а заповедная ухожа. Детишкам туда ходить не дозволяется, заблудятся, так, поди, и не сыщешь. Туда и взрослый народ не больно ходит. Опять же, ухожа заповедна, там и охотиться нельзя, и лес рубить, хотя мужики втихаря лес порубливают, а иные с ружьишком ходят, хотя и не все возвращаются.
Разумеется, мальчишки отправились в ухожу; в рощу-то, какой интерес? Сказались, что за грибами, а по взаправде — побеситься да поорать диким козлодёром. Дома попробуй этак возопить, немедля тебя построжат, а то и заушину словишь: «Не в лесу, веди себя прилично!». Зато тут, как раз в лесу и есть. Мальчишки и дали жару. Петька «тру-лю-лю!» трубит, будто охотники скачут, Миколка рыкает диким кабаном, Илюха, он старший, поёт петухом, у него это здорово получается, так что в деревне кочета откликаются. Нил просто дуралесит во всю ивановскую, незнамо что. Один Стёпка помалкивает. Стёпка других помладше, а в ухоже бывал почаще, его дед с собой брал в такие места, куда другие не захаживали.
Дед Стёпку учил: в лесу — не то, что в деревне — глотку драть не след. Птиц распугаешь, зверей поразгонишь, ничего дельного не встретишь. Зато на твои вопли из чащи такое может откликнуться, что язык враз к зубам приклеится, да поздно будет.
По этой причине сам Стёпка помалкивал, но других мальчишек остановить не пытался. Стёпка малой, а они большие, сами умные, Стёпку слушать не будут. Разве что Нил у Стёпки в ровесниках, но и он не послушает.
Илюха ножик вытащил, сделанный местным кузнецом, сперва прутик остругать, а потом вздумал кидать его в сосну с пяти шагов. Тут уже все достали ножи, и пошла потеха. В лесу без ножа трудно, ни гриба не срезать, ни палку ошкурить. Но сейчас ножи появились на свет не для дела, а для сугубого баловства. Полетели ножи в злосчастный сосновый ствол, какой верней попадёт и глубже воткнётся. Стёпка и тут в стороне стоит. Дед за такое безобразие, поди, уши надрать может. У Стёпки ножик не хуже прочих, тем же кузнецом кованный, но остался в ноженках.
Илюха свой нож кидает метко, вонзает глубоко, а Нил и в сосну не каждый раз попасть может. Зато у него ножик не самодельный, а купленный у офени. Красивый ножик, складной, с перламутровой рукояткой. Ножик-то хорош, а Петька с Миколкой, хотя сами невелики мастера, смеются, да так ли глумливо. Над Стёпкой, хоть он и вовсе не играет, не издеваются, а над Нилом похохатывают.
Нилу это за обиду показалось, так он перламутровый нож, что есть дури, в сосну метнул, да попал не остриём, а рукояткой; только перламутр расколотый брызнул.
Нил реветь принялся: «Я бате скажу!»
Мальчишки малость струхнули: вещь покупная, да и не дешёвая, только Илюхе хоть бы хны.
— Мы, — говорит, — твоего ножа не касались, ты его сам сломал, на себя и ябедай.
Всё же, после такового афронта ковырять дерево расхотелось, и все отправились дальше. Орать уже не орали, глотки, не то, чтобы сорваны, но подустали малость.
Лес густел. Илюха уже поглядывал искоса на младших, когда можно будет пугать их, что, мол, заблудились, и неведомо куда выходить из чащобы.
Миколка тем временем нашёл трухлявую ольшину, что продолжала стоять неведомо каким образом. Миколка её раскачал, и грянулась деревина с преужасным треском. Такое дело всем понравилось, и пошло веселье. Дров наломали непомерную кучу. Кончилось тем, что одна сухостоина переломилась не у комля, а посередине и сыграла зачинщику Миколке по башке. Хорошо, крепкая башка оказалась, а то разлетелась бы по всему лесу, собирай её потом. Миколка воет с привизгом, ровно недорезанная свинья, Нил по ножику хнычет, зато Петька с Илюхой хохочут-заливаются. Лес тем временем притих не по-доброму.
— Замолчите вы, — говорит Стёпка. — Дайте послушать. Идёт кто-то.
Мальчишки примолкли, слышат — и впрямь идёт неведомо кто, притоптывает, похрустывает, кусты пригибает, дерева раздвигает:
Топ!-Хрусть! Топ!-Хрусть!..
— Волк! — забоялся Петька.
— Медведь! — испугался Миколка.
— Нет, — говорит Стёпка. — Волк бежит не шумно. Ты его не услышишь, пока он не завоет. Медведь, даром, что косолапый, ещё тише бродит. А всех бесшумней пробирается когтистая рысь.
— А это кто? — страшным шёпотом спросил Илья.
— Не знаю. Но я бы, на всякий случай, спрятался и сидел тишком.
Мальчишки так в разные стороны и брызнули. Кто под ёлкой, кто за кочкой, кто в кусточке, а кто и в палом листе. Только что были, а вот их и нет.
Топ!-Хрусть! — всё ближе, и выламывается из чащи колченогий Хват-Бошка, ростом в полсосны, поперёк — косая сажень. Шуба моховая, лапти ивовые. Огляделся, облизнулся и говорит:
— Что за чудо, крика полна ухожа, а никого не видать.
Трухлявая берёза ему отвечает:
— Плохо смотришь, Хват-Бошка. Вон Петька-фулюган за кочкой схоронился. Он меня ни за что сломал, да ещё посмеивался.
Прогнившая ольшина вторит:
