Любовь РОМАНЧУК
ЗАПАХ ТРИАСОВОГО ЛЕСА
В голове вертелась одна и та же фраза: "Воздух сыр и, как мышь, насторожен".
Фраза совершенно бессмысленная и, главное, без продолжения. Никакой сырости на самом деле не было, туман, подымавшийся от речки, уже развеялся, и утренняя обычная промозглость постепенно уходила из тела, оставляя после себя лишь удивление: как в такую жару можно было столь тепло одеться? Традиционная рыбная ловля на зорьке окончилась полным фиаско, и Мать на скорую руку сооружала уху из привезенных из Города рыбных консервов.
Эти дни семейных обязательных выездов в лес были для Саши настоящей пыткой. Его коробило от неуемных восторгов Матери в отношении природы, раздражал пафос декламируемых Дедом стихов. Что-то было тут неестественное. И если он объяснял эту неестественность в женщинах тем, что они, как существа, стоящие на более низкой ступени развития, еще не окончательно вырвались из первобытности, отошли от темных звериных инстинктов, то относительно мужчин он терялся. В их преклонении, восторге перед природой он усматривал либо вранье, либо набивание себе цены (вот, дескать, какой я утонченный), либо банальную ненормальность. Ну не может здравомыслящий человек испытывать счастье при виде заката, пусть и самого необыкновенного, или семейства найденных случайно зверюг. Может, все это действительно красиво, но ведь неинтересно же, неинтересно.
Человека должно трогать человеческое, потому что общение, а следовательно, и контакт возможны только на равных.
"Воздух сыр и, как мышь, насторожен..." Надо же, прицепилась такая гадость. Саша зевнул, глянул хмуро на часы. Еще целый день ни за что ни про что мучаться, слушать бред про птичек, который сейчас начнет выдавать Дед, смотреть в далекое пустое небо, на неровный частокол кривых голых сосен, перекрывших дорогу к речке, на черные груды валежника, опутанного противной клейкой паутиной, на колючую рыжую хвою под ногами и нахальных, лезущих под рубашку муравьев. Да и речка - одно название, полметра глубиной, полсажени шириной.
И все это - терпеть, терпеть, терпеть.
Театрально взгромоздившись на пень, раскинув широко руки, как бы обращаясь к колдующей у костра Матери, Дед безо всякого предупреждения начал:
Я помню раненую птицу,
Что по воде крылами била,
И брызги падали в ресницы,
И ты ловила их, ловила.
Нет, слушать т а к о е было совершенно невозможно и, осторожно приподнявшись, Саша отполз в сторону. Что интересно: сам же и пристрелил тогда эту птицу в прошлый выезд, пристрелил - и тут же состряпал стишок. Неплохо. Нет, лучше уж так, как у него: полное безразличие. Никто никого не трогает, все как бы само по себе.
"Вот еще одна идиотка, - подумал он отрешенно, скашивая глаза на проползающую мимо него улитку. - И куда, интересно, приспичило ей ползти? Ну сидела бы, жрала свою биомассу".
Совсем рассердившись, Саша поднялся.
Он не мог понять, зачем все это? Теснота в палатке, грязь, отсутствие теплой воды, закопченые кастрюли, пропахшая дымом пища, костер - к чему все эти неудобства? Ради чего?
И все в безумии простила,
долетало до него,
Та птица стае отлюбившей.
Лишь по воде устало била
Крылом, безжизненно повисшим.
Саша прошел частокол сосен, затем густой кустарник, облепивший его паутиной, и вышел на какой-то луг. Луг самый обычный, затрапезный, с цветочками, названия которых Саша никогда не мог запомнить, и на нем он услышал какие-то всхлипы. Даже и не всхлипы, а не то шорохи, не то причитания. Он покрутил головой туда-сюда, улавливая направление звуков, и заметил некое движение, возню среди лопухов.
Осторожно, стараясь не дышать, Саша подошел ближе и, раздвинув лопухи, увидел ползающего на карачках человека, который, принюхиваясь ко всему, пришептывал:
- Надо же, потерять такую вещь. Ну куда она могла закатиться? Нет, нет, запахи здесь для нее слишком резкие. Сюда бы мастодонта, а так бесполезно, бесполезно. Вот я раззява, упустить такую редкость.
Саше стало жаль так сильно сокрушающегося человека и, присев на корточки, он решительно произнес:
- Здравствуйте. Может, я вам чем-нибудь помогу? У меня зрение хорошее.
Человек поднял голову, и Саша увидел, что у него ярко-зеленые, как трава, глаза и что они как будто без ресниц, круглые и навыкате. И все лицо его чем-то смахивало на морду кузнечика - такое же вытянутое вперед, узкое, со скошенным подбородком.
- Иди сюда, - позвал его человек, нисколько не удивившись, - тебя как звать? Сашей?
- Сашей. А вы откуда знаете?
- Мысли читаю, - серьезно ответил человек, - а точнее, вижу образы, порождаемые чьим-либо мозгом. Это совсем нетрудно. Я, честно говоря, и не думал, что в эту глухомань кто-то заберется. Так что я рад, рад. Вообще-то мне страшно некогда, меня уже давно ждут в Москве. И если бы я не свалился здесь в эту яму и не рассыпал бы всю мою коллекцию - я был бы уже далеко. Но самый главный экземпляр, тот, с которым меня ждут в Москве, я найти не могу. Вряд ли ты мне, Саша, можешь помочь, хотя... хотя...
- Чего искать-то? - напрямик спросил Саша, заглядывая под лопухи.
- Осторожно, осторожно, - попросил человек, - да, зови меня Архимедом. Ты вот что: ложись и нюхай, все подряд. Как только незнакомый для себя запах обнаружишь на чем-то, ну совсем необычный - то и хватай.
