Вспоминая о временах сорокалетней давности, когда мне было десять лет, я все еще ясно вижу каждый том из тех трехсот или четырехсот книг, которые составляли библиотеку моего отца, провинциального врача; помимо этих трехсот — четырехсот книг, там были еще таинственные, в кожаных переплетах кладези медицинских тайн с цветными картинками, изображавшими устрашающие подробности человеческих внутренностей, и когда доктор уезжал по вызову, я тайком приводил своих приятелей в библиотеку, чтобы они смотрели на эти картинки и содрогались от ужаса. Там были подарочные новогодние издания романов в переплетах с фальшивой позолотой; потрепанная энциклопедия в одном томе с крохотными иллюстрациями, «Маяки истории» и «Путеводитель по библии»; я до сих пор не могу понять, как эта книга оказалась в доме, где все, что говорил о библейской истории священник в черной сутане, воспринималось на веру, как непререкаемая истина.
Среди этих затрепанных корешков мне ясно видятся четыре всегда меня волновавших издания: собрания сочинений Диккенса и Скотта, том Гете и Мильтон в кожаном переплете; они увлекали меня не только тем, что в них обитали настоящие герои, но даже просто своим видом. Наверно, я все равно полюбил бы Айвенго, Ребекку и Ровену, но и теперь, сорок лет спустя, я все еще вижу их такими, какими они были на тех старинных гравюрах, — изнуренного рыцаря, возвращающегося из крестового похода, башню замка, увитого плющом, локоны покинутой девы. Я не уверен, что с точки зрения социологической эти иллюстрации, эти страницы, от которых невозможно было оторвать глаз, принесли пользу мальчику из поселка в прериях. Видимо, они просто отвлекали его от земных радостей — странствий по жнивью и ловли окуней в речке. Но что они были ему бесконечно дороги, что они волновали его — это уж я знаю наверняка.
Важно было и то, что я познакомился с Пикквиком, с миссис Никльби, с таинственным незнакомцем из «Больших ожиданий» по рисункам Физа[1] и Крукшенка;[2] и, наверно, то, что в ту пору, в 1895 году, когда почти вся массовая книжная продукция выпускалась со скверными иллюстрациями, в дешевых коричневых обложках, я впервые увидел Мильтона в прекрасном кожаном переплете. Это была первая книга, помимо учебников, купленная моим отцом; он приобрел ее, еще когда жил в Пенсильвании на скромные сбережения сельского учителя с мизерным заработком, задолго до того, как начал изучать медицину. Никакой меч предков не был бы для меня столь драгоценной реликвией.
Такой же таинственной книгой, как «Путеводитель по библии», был «Вильгельм Мейстер» на немецком языке. Бог знает, как попала к отцу эта книга, во всяком случае, его поездки в Германию ограничивались пределами Коннектикута. И хотя он храбро пытался говорить по-немецки, фразы у него получались нелепые, и вряд ли его можно было понять, ибо он смыслил в грамматике не больше какого-нибудь готтентота.
Казалось, краски, самый дух Европы сохранились в этой книге с барельефом на обложке, готическим шрифтом и изящными гравюрами. Ни один современный фильм о путешествиях, сопровождающийся грубоватыми шутками ведущего, ни одна ротогравюра образца 1941 года не могли бы донести до мальчика такого волнующего ощущения чего-то старого, далекого, странного и в то же время неизъяснимо близкого, как эта красивая книга. Я рад, что мой отец приобрел ее вместо мраморного «Греческого раба» или пролетки с гнедыми рысаками. Тогда я впервые понял, что оформление вполне может соответствовать духу книги.
Существуют два типа коллекционеров: одни собирают книги прекрасные, памятные, другие-«экземпляры», которые просто редки и обычно чудовищно дороги. Любителей «экземпляров» я подозреваю в склонности к саморекламе наподобие тех ничтожных людей, которые известны всему свету как обладатели самого большого дома на Миртл-авеню, или самого дорогого лимузина в Омахе, или самого длинного для своего университета перечня почетных званий и степеней. Завладеть одним из трех оставшихся экземпляров никчемного маленького памфлета Томаса Гарди, написанного им в пору ученичества; охотиться за одним из двух экземпляров первого издания романа Киплинга (экземпляра, в котором на странице 7 Смит напечатан как Смид) — и платить за него бешеные деньги куда менее достойно, чем коллекционировать марки, ибо на марках по крайней мере имеются занятные картинки и, кроме того, они наставляют любознательное юношество, что действительно существуют такие места, как Сокотра, Киренаика, королевство Бхутан (столица Панукха, большая естественная крепость, правитель Махараджа Джик ме Ванчук). Нет, собирать редкие книги как таковые — все равно что собирать трости, спичечные этикетки и рубашки киногероев.
Но собирать книги, интересные сами по себе, к которым приятно прикоснуться, которые радуют глаз, отличаются прекрасной бумагой, переплетом и удобным форматом, — это почти то же самое, что собирать лучшие образцы живописи, и к тому же в сотни раз доступнее для людей с не слишком пухлыми кошельками.
Однако даже такие книги, как мне говорили друзья, более состоятельные, чем я, для них слишком дороги. Правда, они, не задумываясь, тратят по две-три тысячи долларов в год на автомобиль, по триста — четыреста долларов на радиоприемник, по четыреста долларов на квартиру. А изумительную коллекцию отличных книг можно собрать через «Лимитед эдишен клаб» не дороже, чем по 10 долларов за штуку, как собирал я сам. И так же, как мой отец, оставивший мне переплетенного в кожу Мильтона, я предпочитаю оставить своим двум сыновьям добрую сотню книг, каждая из которых будет приносить радость добрую сотню лет, а отнюдь не состарившийся роллс-ройс, устаревший радиоприемник и пачку квитанций на оплаченную квартиру.
