За Сибирью солнце всходит...

...Почему твое сердце вдруг пронзит острая тоска, если услышишь тревожную песню журавлиного клина, увидишь, как в высоком небе творят прощальные круги грачиные стаи? Говорят, что прощальный птичий крик печален оттого, что птицам жаль покидать «родные гнездовья». Зачем же покидать-то их, если они родные? Мне кажется, что тоскуют птицы, улетая, потому, что у них нет одной-единственной родины...

Сколько написано песен и стихов о птичьих отлетах и прилетах, но не нашлось в них места для снегирей, синиц, белобоких сорок и белых куропаток, которые никогда никуда не улетают, у которых нет другой родины. Зимою и летом, в голодную и холодную пору они верны нашему сибирскому краю, редким березовым колкам и темным вековым урманам. Неприхотливые и неприметные с виду, они здесь выводят птенцов, не забивают им головы сказками о райских краях, а учат выносливости.

Вот почему посветлеет на душе, когда за морозным окном раздастся цвеньканье и треньканье синицы или трескучая пулеметная очередь озябшей сороки. Выйдешь на свет божий, взяв из кухни что бог послал, снимешь шапку и скажешь: «С добрым утром, земляки! Как поживаете? Холодно?» — «Нет, — отвечают, — не очень, но холодновато». — «А чем питаетесь?» — «Чем придется». — «Летели бы вы в теплые края, братцы. Другие ведь летят...» — «Нет, в родном краю и смерть красна».

И мне кажется, самое великое несчастье — потерять родину или за всю жизнь так и не определиться — где она, в каком месте. Не беру большие масштабы. Говорю о той земле, о том уголочке, где впервые увидел свет в окне, небо и солнце над собой, где сделал первый неумелый шаг...

...Пришла мне открытка. В ней написано: «Дорогие д. Ваня и т. Лида! Приглашаем Вас на наше бракосочетание, которое состоится... Леня, Наташа Рогозные...» В открытке все, кроме «д. Ваня и т. Лида», напечатано типографским способом. Теперь это считается... Бог с ним, как это считается... Главное — фамилия — Рогозные. Это фамилия моего двоюродного брата Гриши. Женится его сын, которого я почти не знаю, видел, когда ему было лет пять. Это Гришин предпоследний. Поскребышек его, Сенька, служит на Тихом океане.

Жена ехать не может — работает в школе, время зимнее. Сам завален неотложной работой, да и со здоровьем плоховато. Добираться до Андреевки предстоит так: поездом от Кургана до Омска, а потом — на юг, в сторону Казахстана, километров семьдесят пять, на автобусе.

Обдумал я все это и решил: не поеду. Пошел на почту дать телеграмму — поздравить молодоженов. Шел, а сердце звало туда, на родину, в Таврический район Омской области. Там, в деревне Андреевке, живет Гриша Рогозный. В трех километрах от Андреевки — бугорки, остатки моей бывшей Байдановки. Может быть, Гриша или кто из андреевских ребят, как не раз бывало, свозил бы меня на тракторе на родные бугорки, занесенные снегом...

...Дал я телеграмму племяннику, поздравил его и незнакомую мне его подругу жизни. А рано утром звонят с телеграфа девчонки: «Вы давали телеграмму в деревню Байдановку Омской области?» — «Давал». — «Нам телеграфировали, что такого населенного пункта в Омской области нет». — «Какого?» — «Байдановки»...

Наверное, я долго молчал. Наконец, телеграфистка спрашивает:

— Что вы молчите?

— Да, — отвечаю, — Байдановки действительно нет.

— Что будем делать?

— Пишите — Андреевка...

...Заныло, заболело в груди слева. И я поехал, оставив все дела и болести. Может быть, это в последний раз... Может быть, она, родина, позвала меня...

...И уж сколько раз так было. Пишу письмо в Андреевку, а думаю о Байдановке. Так и на конверте напишу — Байдановка. Письма доходят. А бывает и такое. Редко ли приходится заполнять документы с графой: «Год, число и место рождения»? Тут-то именно и надо указывать точно место, где ты родился. А я каждый раз испытываю при этом странное чувство, похожее на неловкость, виноватость и сожаление. Вывожу слова: «Деревня Байдановка Омской области», а сам думаю: вдруг посмотрят сейчас с удивлением и скажут: «Какая такая Байдановка? Такого населенного пункта нигде нет, не числится и не значится...» И верно: не обозначается ни в документах, ни на картах самого крупного масштаба. И становится не по себе от мысли, что нет на земле той деревеньки, где родился, где промелькнуло пестрое детство.

И все-таки жива она во мне, моя Байдановка. Как часть меня самого она существует, и я не мыслю своего существования без нее...

Да, Байдановки нет, но есть другие деревни, так похожие на нее. Где же он, тот край молока и хлеба, край добрых и веселых людей? А вот он, за кряжистым Уралом, на юге Западной Сибири. На сотни верст — ни холма, ни речки, а только небо и хлеба, хлеба, а над хлебами жаворонки. Птах не видать, но постоянно слышны их трели над головой, под самым солнцем. В этом поющем море, в знойном мареве слева и справа виднеются островки березовых колков. Каждая полевая дорога здесь попетляет-попетляет, а все-таки приведет к такому островку, будто ей самой не хочется пройти мимо прохлады, мимо шороха и запахов, которыми полны лесочки.