1
Дождь давно закончился, однако с крыши стояльной избы еще падали тяжелые капли, глухо разбиваясь о землю и со звоном – о воду в бочке со ржавыми обручами, чтостояла рядом с крыльцом, раздолбанным и почерневшим отвремени, лишь вторая снизу ступенька была не стертой и светлой, желтовато-белой, словно вобрала в себя чуток холодного пламени, которым с новой силой, омывшись, горели листья кленов, растущих во дворе кабака, а воздух был настолько пропитан влагой, что, казалось, не пропускал ни сероватый, жидкий свет заходящего солнца, как бы залепленного комковатыми тучами, ни ветер, слабый и дующий непонятно откуда, ни редкие звуки, робкие, еле слышные, изредка нарушавшие покой вымершей улицы, отчего создавалось впечатление, что они чужие истарые, утренние или даже вчерашние, ожившие под дождевыми каплями, но так и не набравшие былой силы. Дверь избы, набухшая и потяжелевшая, взвизгнула негромко и коротко, будто поросенок под колесом телеги, вмявшим его рылом в жирную грязь, иоткрылась наполовину оттолчка изнутри. В просвет с трудом протиснулся боком толстый целовальник с лоснящимся лицом, обрамленным растрепанной, темно-русой бороденкой. Он тащил, держа под руки, пьянющего мужичонку с разбитыми губами, невысокого и хилого, одетого в старые порты, латанные-перелатанные, и желтоватую рубаху, разорванную до пупа и покрытую пятнами жира, вина и крови, а на впалой безволосой груди ерзал на грязном, почерневшем, льняном гайтане медный крестик, почти незаметный на загорелой коже, вялой и дряблой. Следом за ними на крыльцо вышел холоп, помятый ис рачьими глазами, осоловелыми, словно только чтосвалился с печии никак не поймет, зачем этосделал, надо было дрыхнуть и дальше. Целовальник блымнул на него такими же выпученными, но отнатуги, глазами, промычал что-томаловразумительное. Однако холоп понял ипривычным жестом поднял ноги пьянющего мужичонки, босые и грязные, с оттопыренными вбок большими пальцами, перехватил повыше, чтобы оторвать от досок тощий зад, почти полностью оголенный сползшими портами. Малость запоздав, холоп качнул тело мужичонки не в тактсцеловальником, затосильнее, иотпустил раньше, поэтому пьяный, полетев сначала головой вперед и спиной книзу, перевернулся в воздухе и шлепнулсяв грязь лицом, ногами к воротам, не издав при этом низвука и не пошевелившись, точно мертвый. Целовальник недовольно покачал головой – как ты мне надоел! – плюнул в пьяного, попав на новую ступеньку крыльца, вытер слоснящегося лица капли пота. Стараясь сохранить степенное выражение, он с трудом протиснулся в просвет приоткрытой двери, причем живот заупрямился, решив остаться на свежем воздухе и надулся пузырем, а затем опал и проскочил внутрь избы. Холоп лениво помигал, будто соглашался с невысказанной вслух мыслью хозяина, зябко передернул покатыми плечами и шустро юркнул в дом. Рачьи глаза выглянули в просвет, убедились, что пьяный не шевелится, очухается не скоро, и исчезли, задвинутые захлопнувшейся дверью. Пьяный всхрапнул надрывно, точно обрадовался, чтоизбавился от назойливой опеки, и перевернулся на спину после пары робких и неудачных попыток, которые, видимо, нужны были для того, чтобыотлепиться от грязи. Из-за раскинутых в стороны рук и распахнутого, окровавленного рта, казалось, чтомужичок распят за грехи свои и не имеет права жаловаться на боль и просить о помиловании. Грязь, выпачкавшая лицо, делала его более скорбным, зато жиденькую бороденку и усы – густыми, такие под стать степенному человеку. Кончиком языка, покрытого толстымслоем желтоватого налета, пьяный облизал разбитые губы, столкнул с нижней комок грязи. На это, наверное, ушли последние силы, потому что больше не шевелился и, казалось, не дышал. Начавшаяся морось быстро припорошила егомелкими холодными каплями, скопившись лужицами в глазницах, таких глубоких, словно в них не было глаз, а веки прикрывали раны.
Вворотах появились два стрельца примерно одного возраста, чуть за тридцать, одинакового сложения и одетые похоже: в черные кафтаны, порты и яловые сапоги; левую руку оба держали на рукоятках сабель, а правой похожими жестами вытирали капли дождя с лица; и лица их казались похожими, хотя один был светло-русый и голубоглазый, а другой – темно-русый и сероглазый, у первого борода была округлой и средней длины, а у второго – длинная и лопатой. Попромокшей до нитки одежде и хмурым лицам не трудно было догадаться, что ходят давно и все бестолку, но люди подневольные, роптать не привыкли, отшагают, сколько потребуется, и приказ выполнят.
Обойдя лужу, что собралась посреди кабацкого двора, они остановились перед пьяным, одновременно вытерли похожими жестами капли с лица, посмотрели на мужичонку недоверчивыми взглядами, словно сомневались, тот ли это, и если тот, то живли? Светло-русый стрелец чихнул тоненько, визгливо, как девчонка, и произнес, потирая нос и поэтому немного гундося:
– Я же говорил, с этого конца надо было начинать, зря только полдня грязь месили.
Темно-русый кашлянул басовито, будто признавал свои неправоту, и произнес не то, чтобы удивленно, а скорее с трудом соглашаясь, что и такое возможно:
