Ричард Шарп стащил сапоги, положил на поясницу ладони, с хрустом потянулся и охнул от боли:
— Чёртовы зубчатки!
— Что не так с «чёртовыми зубчатками»? — полюбопытствовала Люсиль.
— Проржавели напрочь, — объяснил Шарп, сгоняя с кухонного стула кота. — Годами никто не смазывал, вот и проржавели.
Кряхтя, он опустился на сиденье:
— Надо отодрать зубчатые колёса до голого металла, а потом заняться желобом…
— «Желобом»? — выделила Люсиль незнакомое английское слово.
— Канал, подающий к мельнице воду, любовь моя, — Шарп налил себе вина. — Неделю провожусь, не меньше.
— Послезавтра Рождество, — напомнила Люсиль.
— И?
— Зубчатки твои подождут, и желоб подождёт. Праздник же. Я приготовлю тебе гуся.
— Чудно́. — подивился Шарп. — Второе моё Рождество, когда я страстно желаю смерти разве что гусю.
Люсиль фыркнула, собрала со стола стирку и побежала вниз. Шарп отодвинулся назад со стулом, любуясь француженкой, и Люсиль, чувствуя на себе его взгляд, кокетливо вильнула бёдрами и крикнула:
— Если надеешься на ужин, растопи плиту!
Снаружи взвыл ветер. Крыша громыхнула. Шарп машинально поднял глаза кверху. Год назад, когда стрелок вернулся после разгрома Наполеона под Ватерлоо, кровля прохудилась, и по дому гуляли сквозняки, но теперь щели были законопачены, в доме царили уют и тепло. Обошлось всё-про-всё в пенни или два, деньги из половинного жалования, что Шарп получал, как отставник. Хозяйство дохода, увы, не приносило.
— Чёрт бы подрал этих лягушатников с их налогами! — ворчал Шарп, накладывая в печь дрова.
Закрыв заслонку, стрелок пристроил сапоги для просушки и распрямился. Над очагом висела видавшая виды винтовка Бейкера. Секунду Шарп смотрел на неё, затем мягко тронул замок оружия.
— Ностальгия? — в кухню вернулась Люсиль.
— Не по армии, — помотал головой Шарп, — Думаю завтра на заре пострелять лис. Скоро окот. А мельницей я всё-таки займусь. Рождество или нет, зубчатки с желобом сами не отчистятся, да и лопасти колеса требуют починки. Бог весть, на сколько ремонт растянется.
— В прежние дни, — вздохнула Люсиль, — мы звали на помощь деревенских, а, когда работа была сделана, устраивали им пирушку.
— Прежние дни давно позади. Можно, конечно, обратиться к деревенским, только, как мне кажется, они скорее пристрелят меня, чем помогут.
— Терпи. Это же крестьяне. Проживи здесь два десятка лет, и они тебя признают.
— О, они уже признают меня. Переходят при встрече на другую сторону улицы, будто им и дышать со мной одним воздухом зазорно. Особенно этот Малан волком глядит.
Люсиль пожала плечами:
— А чего ты ждал? Жак всё ещё хранит верность Бонапарту. К тому же…
Она не закончила фразу, и Шарп заинтересовался:
— К тому же что?
— Когда-то Жак Малан был влюблён в меня. Следовал за мной, как тень, однажды даже на крышу залез! — в голосе её прозвучало негодование, выходка Малана и по сей день возмущала Люсиль. — Подсматривал в окно моей спальни! Отец был в бешенстве! Ещё бы! Какой-то простолюдин смеет заглядываться на виконтессу де Селеглиз!
Устыдившись собственной горячности, Люсиль покачала головой и уже спокойно сказала:
— Жак — неплохой человек. Просто сердитый на весь мир.
— Ленивая скотина он, вот кто, — буркнул Шарп. — Я нарубил дров кюре, а неплохой человек Жак должен был перетаскать их святому отцу на двор. Но неплохому человеку некогда, он пропивает мамашин пенсион.
Яда в словах Шарпа было, хоть отбавляй. Именно Малан настраивал против него деревенских. Здоровяк вернулся с войны мрачнее тучи, и с того момента слонялся по родному селению без дела, растравляя себя бесплодными грёзами о славных деньках, когда под пятой Наполеона лежала вся Европа. Односельчане его побаивались. При отсутствии земли и денег Жак Малан имел скверный характер и увесистые кулаки.
— Он был сержантом, да? — осведомился Шарп.
— Сержантом Императорской гвардии, — подтвердила Люсиль. — Причём Старой Гвардии.
— Я для него враг, — констатировал Шарп, — и просить его помочь мне с очисткой желоба бессмысленно. Ну, да Бог с ним. Патрик быстро уснул?
— Быстро, — Люсиль нахмурилась. — Почему англичане говорят «быстро уснул»? Как можно уснуть медленно? И язык у вас странный, и сами вы странные.
— Быстро, медленно… Какая разница? Главное, что дитя спит, и родители могут заняться кое-чем другим.
Люсиль ускользнула от его объятий:
— Родителям для начала надо поужинать.
— А потом?
Она дала себя поймать:
— Кто знает?
Обмякнув в его объятиях, она закрыла глаза и молилась, чтобы Шарп остался в Нормандии, чтобы деревенские перестали ополчаться против него. Мужчина не может без друзей, а друзья стрелка были далече, и Люсиль беспокоилась, что он несчастлив. Ей была невыносима мысль о разлуке с ним, столь же невыносима, сколь перспектива покинуть дом её предков. Помоги нам, Господи, молилась она, пожалуйста, помоги нам остаться здесь!
В Сочельник Шарп поднялся чуть свет. Взяв со стула у двери одежду, он на цыпочках прошёл в следующую комнату, оттуда в кухню. Повременив с одеванием, стрелок принялся подбрасывать в печь дрова.
— Бонжур, мсье! — из кладовки выглянула на шум старая кухарка Марианна.
— Рановато вы встаёте, — сконфуженно заметил Шарп, прикрывая наготу рубахой.
