олька всю зиму жил в детском саду, и только на воскресенье его брали домой. Летом его мама, Дарья Ивановна, устроилась поварихой в детском доме за городом и в первую же субботу привезла к себе Вольку. Они приехали под вечер. Солнце золотило широкую аллею, и Волькина матросская шапка с чёрными ленточками весело мелькала в кустах.
Вдруг Волька остановился, широко раскрыл голубые глаза и оглянулся на мать:
— Ребята, мам!
На террасе большого белого дома сидели ребята. На длинных столах, покрытых голубой клеёнкой, блестели белые чашки. Ребята ели творог, политый мёдом, и запивали его молоком. Волька подумал, что это ребята из его детского сада, и радостно замахал руками:
— Ребята!
Ребята вскочили.
— Смотрите, какой мальчик! Чей это?
Две девочки быстро нырнули под стол, вылезли с другой стороны и, прыгая по лестнице, побежали навстречу Вольке.
А через минуту Волька уже сидел рядом с ними за столом, чинно сложив за спиной руки. А когда воспитательница Клавдия Ивановна положила ему на тарелку творог и налила чашку молока, он поднял вверх обе ладошки и, поворачивая их над головой то вправо, то влево, громко сказал:
Молоко, молоко
Выпивается легко.
А творог, а творог
Проскочить никак не мог.
Мы помазали медком,
Проскочил и он легко.
И только после этого Волька принялся за еду. Он поел, вытер ладошкой молочные капельки на раскрасневшихся щеках, оглядел ребят и лукаво сказал:
— А это не наш детский сад, это другой. Я сюда только на выходной день приехал!
Дарья Ивановна жила в маленькой светлой комнатке, рядом с детдомовской кухней. Дарья Ивановна вставала рано. У неё было много дел по хозяйству. Нужно было пойти на скотный двор помочь молоденькой девушке Насте подоить детдомовских коров, потом получить продукты из кладовой, приготовить завтрак, нарезать ломтиками белый и чёрный хлеб.
Волька встал вместе с Дарьей Ивановной. Он проснулся даже раньше матери и несколько раз подымал с подушки свою светлую, пушистую, как одуванчик, голову; а когда мать открыла глаза, сейчас же вскочил и стал одеваться. Одевание было трудное. Просовывая в петли пуговки, Волька громко сопел и тихо приговаривал:
— Ну, полезай, застёгивайся!
Дарья Ивановна схватила сына на руки, звонко расцеловала в обе щеки, пошлёпала по крепкой спинке, застегнула ему лифчик. Потом налила в таз свежей воды, ополоснула Вольке лицо, насухо вытерла полотенцем и, взяв в руку большую корзину, сказала:
— Ну, пойдём на работу!
На дворе ещё не было солнца. От мокрой травы и свежего утреннего ветерка у Вольки покраснел нос, он поёжился и просунул в тёплую ладонь матери свою холодную ручонку.
— Замёрз! Ну, сейчас согреешься, — сказала Дарья Ивановна.
Они прошли на скотный двор. Там стоял большой кирпичный дом с маленькими окошками и большими дверями.
— Это коровкин дом, — сказала Вольке мать.
В коровнике было тепло и сухо. От светлых загородок, где стояли детдомовские коровы, пахло парным молоком, соломой и ещё каким-то тёплым коровьим духом.
Весёлая черноглазая Настя подхватила Вольку на руки, потрепала его по толстым щёчкам, подула на пушистую головёнку.
— Ах ты дуван-одуван! В гости к нам приехал! Маслёнок этакий! Как из-под сосенки выскочил!
Вольке понравилась Настя: он прятался за мать, лукаво выглядывал и опять прятался, но играть Насте было некогда. Дарье Ивановне тоже было некогда. Они обе отошли к окну и стали что-то записывать в клеёнчатую тетрадь. Волька заглянул за перегородку. Там на чистой подстилке из соломы лежала большая светло-шоколадная корова Милка. Не обращая внимания на мальчика, она медленно жевала сено.
— У-у, какая! — удивлённо сказал Волька и, прижимаясь к стенкам, осторожно обошёл корову со всех сторон, дотронулся пальцем до мягкой шерсти, заглянул в умные и грустные глаза Милки, прикрытые прямыми чёрными ресницами, и глубоко вздохнул. — У-у, какая! — Потом присел на корточки подальше от длинного хвоста с кисточкой и замер, боясь пошевелиться.
Вошла Настя в белом переднике, с чистым полотенцем и с подойником. Корова повернула голову, радостно замычала и поднялась на ноги. Волька попятился к двери.
— Сиди, сиди! Она смирная, — сказала Настя.
Волька вернулся.
Настя обмыла тёплой водой полное, налитое вымя Милки и, присев на скамеечку, начала доить, ласково приговаривая:
— Я тебе травушки изумрудной, зелёненькой, я тебе поилица густого да жирного, хлебушка свежего, сольцы крупитчатой, а ты мне, голубушка, молочка хорошего на маслице свежее, на густые сливочки. — Голос у Насти был певучий и нежный.
Струйки молока, сбегая в подойник, журчали, как тихая музыка. Милка стояла смирно и, повернув к Насте голову, слушала. Волька, сидя на корточках позади Насти, тоже слушал и шевелил губами, повторяя про себя её слова.
Потом ресницы у него сонно захлопали, и, чтобы не заснуть, он изо всех сил таращил глаза.
Струйки молока делались всё тоньше, потом журчание их сразу прекратилось. Волька вскочил, заглянул в подойник и сказал:
— Пена… А где молочко?
— А молочко под пеной. Вот процежу — выпьешь тёпленького. Коровки свежую травку едят, молочко у них сладкое, душистое. А Милка у нас самая лучшая корова, рекордистка.