Великое побоище в долине Ардебиль отгремело. После недавнего лязга железа, свиста стрел, ржания и топота коней, воинских кличей и предсмертных воплей казалось, что настала тишина — хотя тишины, конечно, не было. Победители — воины каган-бека Булана — созывали своих, ворочали, обдирая, вражьи трупы, волокли к месту погребального костра тела соратников. Стонали раненные — иногда, если раненным был араб эмира Джерраха, стон обрывался в короткий вопль, переходящий в клекот перерезанного горла. Тех, кто разорил могилы пращуров под Беленджером, хазары в плен не брали. По их примеру поступали и их союзники — славяне из племен донских антов, чигов и качуров — да и далеко б им было вести ненужных полоняников. С отрядом пришельцев, о который разбился последний, страшный в своем отчаянном напоре, натиск арабской конницы во главе с самим эмиром и его телохранителями, все было еще проще — они недавно пришли в хазарские предгорья, жили в шатрах, вопреки привычке, и рабов им было вести некуда. Чужаки держались в хазарском войске особицей, их враз можно было признать, точнее сказать, их невозможно было б перепутать с остальными воинами Булана. Отличались они от синеглазых антских бойцов с пшеничными усами и прядями на макушках бритых голов; отличались и от плосколицых, скуластых, узкоглазых хазар. Добротный железный доспех также выделял чужаков и среди стеганок антов, и рядом с вываренными в рыбьем клею кожаными кафтанами степных наездников.
И сражались они плотным строем, двигавшимся неторопливо — и страшно. Били, как одной рукой, шагали вперед — как одной ногой, разом смыкали в сплошной панцирь щиты под ливнем арабских стрел. И — диво дивное — пешие, они стояли против конницы, в отличие от антских дружин, не особенно, похоже, и нуждаясь в конных отрядах, прикрывавших фланги.
А когда кольчужные конники Джерраха, приберегшего их, словно хитрый купец деньги до хорошего товара, прошли, расшвыривая легких всадников с длинными косами из-под овечьих шапок, в сердце хазарского войска, когда анты, по-волчьи щерясь, уже рвали с татуированных плеч доспехи-стеганки и белые рубахи, готовясь голыми уйти в мир мертвых, старейшина пришлых, стоявший в позолоченном шлеме под знаменем с изображением львиной головы, махнул рукой. И чужаки ударили вперед — пешие на конных. Полегли многие — но натиск стальной лавы остановился, а когда над плотным строем их больших щитов вознеслась на пике голова в зеленой эмирской чалме поверх шлема дамасского булата — арабы побежали…
Они, похоже, были убеждены, что на дуване их не обделят добычей. Не суетились, не рыскали по заваленному телами полю вперегонки с коршунами и шакалами, больше заботясь о своих раненных, чем о поживе. Недавно над ними смеялись — за то, что в битве не орали так, чтоб Боги на небесах слышали, не гремели, как анты, оружием о щиты. Теперь их спокойствие, не поколебленное беспощадной сечей, внушало почтение.
Булан подъехал к главе чужаков. Тот сидел на траве, и девушка в доспехе — его дочь — перевязывала седую голову. Надрубленный позолоченный шлем лежал рядом. С кольчуги скалились львиные морды — такие же, как на знамени пришлых. Каган-бек, почитая старшего, приветствовал старейшину иноплеменников первым, соскочив с коня.
— Добрая была сеча, каган-бек, — разошлись в улыбке губы под ястребиным носом пришельца.
— Добрая, — кивнул шлемом каган-бек. — Но без вас она могла бы стать не такой доброй. Отчего вы так хорошо деретесь? Вы из мирного народа, я знаю. Мы, анты, аланы, буртасы — здесь все живут войной, но таких хороших воинов я не видел.
Прямота молодого вождя, казалось, позабавила старика. Он подумал, вздохнул и произнес:
— Нам помогает сражаться наш Бог. Мы зовем Его Господом Воинств.
— Ха! — побратим каган-бека, вождь черных болгар, Батбай, спешившийся вслед за вождем и названым братом, недоверчиво тряхнул головой. — Вы из страны Румов. Я знаю веру румов, знаю их Бога. Он — слабак, хуже, труп, висящий на дереве. Его люди — плохие воины. Они даже называют себя — рабами.
Глаза старика потемнели.
— Не равняй нас с ними, храбрый наездник! Мы не молимся трупам, тот из нас, кто коснется мертвечины, не смеет входить в святилище или есть с другими, пока не очистится! И мы не называем себя рабами — ибо мы сыны у Господа, Бога нашего. Да, они многое переняли у нас, те, кто пошли за Назареянином. Вся их мудрость, все, к чему стоит прислушаться в речах их священников — все взято из наших книг, из речений наших учителей. А теперь они гонят нас, будто бесчестный и наглый должник — пришедшего за займом благодетеля, как пригретый из милости пасынок — постаревшего и ослабшего отчима. Мы должны покидать свои земли, могилы предков только из-за того, что не хотим променять древнюю веру, которой тысячелетия служили мудрецы, цари и полководцы, на суеверие полукровок и рабов, выдуманное полуграмотным байстрюком, нахватавшимся вершков древней мудрости, всего лишь семь веков назад!
Каган-бек поперхнулся, с трудом удержавшись от более явных проявлений оскорбительного недоверия. Всего лишь! Песни хазар помнили прошлое на двенадцать поколений назад — это три века. «Новая» вера, от которой ушли эти люди, была вдвое старше древних преданий. Насколько же стара вера самих пришельцев?!
