Разведчик чужих миров, преодолев огромное расстояние, нашел то, что искал, — планету класса А. Планета была почти такой же, как и планета, родившая его. Прогулка по лесу была просто замечательной, не хватало только грибов, земляники и малины. Легкое движение между деревьями насторожило его: «Что это за толстое бревно валяется на моем пути, затаюсь-ка я пока и подожду. Вот у себя, на родной планете, — там все ясно: кто друг, а кто враг, все определенно и однозначно: враг — стреляй или беги, друг протяни руки для приветствия. Вот, помню, на охоте за крокодилами, это же надо, я стоял по пояс в жидкой грязи болота и стрелял по отвратительным аллигаторам, а сам, оказывается, упирался ногами в спину огромного гада… Он начал всплывать, видно, ему не очень нравилось, что по нему топчутся, а я, как мачта с обрубленными парусами, возвышался над его безобразной спиной-палубой. Хорошо, что Дик смотрел в мою сторону и быстро сообразил, что к чему, а то я был бы не здесь, а чем-то после крокодилова желудка разрозненными атомами и молекулами, готовыми к дальнейшему использованию. Вот друг, а вот враг. А эта чертовщина впереди мне совсем не нравится, от нее отдает спиной аллигатора, а отсутствие пасти с клыками еще больше настораживает, еще шарахнет каким-нибудь разрядом или еще чем-нибудь более пакостным, и повалит дым из костра, где горит единственное полено — я. Нет, подожду еще, заодно и отдохну, вот только опять спина затечет от неподвижности, стар становлюсь я для подобных сцен, как бы не промахнуться, не упустить что-либо».
«Надо же, я такого не видел никогда, прямо хам какой-то, прет напрямик, не разбирая дороги, странное создание: какие-то ходули тоненькие, две раскачивающиеся палки, надломанные в середине непонятно зачем, шар наверху, весь какой-то неустойчивый, шатается, трясется, дунь и полетит, как сухая веточка. Но от него так и веет опасностью, лучше я полежу, хорошо, что бронированный бок как раз развернут к нему. Черт подери, меня на работе ждут, а тут эта „прелесть“ на дороге, и долго она будет торчать и изображать из себя застывший монумент, ведь передвигалась, а теперь притворяется, а как следит за мной… Дай-ка я отключу все лишнее, оставлю слежение и защиту».
«Неужели мне показалось, ведь этот обрубок вроде бы извивался, цепляясь за деревья своими боками, а теперь лежит как прогнившее бревно. Ба, да вон те щелочки, как трещины в стволе, вроде чуть расширились, или мне кажется? Эх, как хорошо дома! Нед сварила бы мне кофе, а я сидел бы в любимом шезлонге, на берегу озера, детишки бегают, соседский внук плещется и пищит, как цыпленок. Ладно, ладно, кончай млеть от воспоминаний, а то получишь в лоб какую-нибудь гадость или, как Джекки, переварят тебя прямо здесь, а не в желудке, а уж потом… слопают… фу, какая гадость. А Френк, его, как древнего гладиатора, накрыли какой-то сеткой, которая потом превратилась в корзину, утыканную присосками. Смотри внимательнее, разведчик, вдруг из этого бревна что-либо вылетит или выползет».
«Да, плохо мне будет, светило встает, припекает, а я не могу сменить оболочку, так и буду жариться в бронезащите, и рот открыть нельзя, заметит или пустит газ какой-нибудь, вон как внимательно следит. Вон в приоткрытых щелках что-то светится и поворачивается, наверное, система слежения, и ниже что-то полуоткрыто, а что — непонятно».
«Нет, этот обрубок что-то замышляет, вон и цвет кожи у него меняется, видно, и его, бедолагу, светило припекает, и мне придется попотеть. Аж представить страшно; вот такое чучело залезет в твой космический корабль, прилетит на Землю, а что потом — пожрет всех, чего доброго; живот один, а не разумное скромное существо, тут для разума, наверное, и места-то не осталось. Но и нападать не буду, а себя под удар тоже не поставлю, за мной моя планета, мои дети, наши красивые города… а тут какой-то червяк, червяк в моей квартире… фу, какая мерзость!»
«Нет, точно, он затаился, биополе его то сильнее, то слабее, значит, нервничает, думает, что-то решает, наверное, что-нибудь замышляет. Нападать не буду, может, сам уберется, а то прыснет на меня какой-нибудь жижей, что и не ототрешься, тогда считай пропал, и себя убить не дам… сейчас меня, потом другого, потом… нет, и просто отпускать негоже, как же его заставить убраться подобру-поздорову? Нет уж, посмотрим, кто кого! Наши прекрасные холмы, наши чудесные пещеры, и вдруг… подобные твари с четырьмя отростками, когтистыми и неуклюжими. Они ведь разрушат все, что мы так долго создавали, так долго строили, у нас не было и нет таких приспособлений, как у них для рытья. Что же делать? Придется ждать и ждать».
«А может, подать дружественный знак, но какой? Протянуть руку? Нет, не пойдет, у него рук нет, не понять ему этого жеста. Поднять руки вверх тоже, поклониться вперед в восточном поклоне — не догадается, по-христиански стать на колени — схлопочешь какую-нибудь дрянь в затылок. Ух, как спина затекла, сколько же это будет продолжаться, ну прямо мука адова! А если эта дрянь будет валяться сутки, вторые, что мне тогда делать… надо на что-то решаться, так нельзя дальше, я просто лопну. Через минуту прыгну вон за то дерево».
